Братья Берджесс
Шрифт:
– Я боюсь, что от виски мне будет плохо. Один раз уже было.
– Когда это? – встрепенулась Сьюзан. – А ну выкладывай!
– В восьмом классе. Вы с папой отпустили меня на вечеринку к Тафтам. Все пошли в лес и пили там, как ненормальные. Я думал, что виски это вроде пива, ну и выпил залпом. А потом меня стошнило.
– Бедный мой… – Сьюзан потянулась через стол и погладила сына по руке.
– Каждая вспышка фотоаппаратов для меня была как выстрел. – Зак смотрел в стакан. – Как будто в меня стреляют настоящими пулями. Щелк-щелк. Просто ужас. Я из-за этого воду пролил. – Он поднял глаза на Боба. – Я все испортил, да?
– Ничего ты не испортил, – ответил Боб. – У этой женщины куриные мозги. Все уже кончилось. Забудь.
Солнце клонилось к закату. Бледный луч
– Дядя Боб, а вы, типа, втюрились в эту священницу?
– Втюрился?
– Ну да. На вид так и есть. – Зак пожал плечами. – Уж не знаю, могут ли старые люди влюбляться…
– Могут. Хотя я не влюбился.
– А вот и врете. – Зак вдруг улыбнулся во весь рот. – Проехали. – Он хлебнул вина. – Я так хотел домой. Сидел там и все время думал, как же я хочу домой.
– Ну, вот ты и дома, – сказала Сьюзан.
4
В жизни Пэм и ее все понимающего мужа бывали субботние вечера, когда лифт доставлял их прямо в переднюю большой квартиры, где сияли круглые желтые светильники, а в комнатах играли фантастические тени. Пэм целовала в щеку едва знакомых людей, брала бокал шампанского с подноса, услужливо протянутого официантом, и шла дальше – туда, где на стенах темно-оливкового или насыщенно-красного цвета висели подсвеченые картины, длинный стол был сервирован хрусталем, а за окнами гордо раскинулась до самого горизонта широкая улица, и по ней праздничной иллюминацией плыли красные габаритные огни автомобилей, постепенно сливаясь в одну линию. Пэм смотрела на женщин в черных вечерних платьях, в золотых и серебряных ожерельях, в превосходных дорогих туфлях, и всегда думала: «Вот чего мне хотелось».
Что она подразумевала, она и сама не смогла бы объяснить. Простая истина окутывала ее мягким уютом, и пропадали, пропадали без следа назойливые мысли о том, что она живет чужой жизнью. На Пэм снисходило глубокое, почти трансцендентное спокойствие, она растворялась в этом моменте. Решительно ничто в ее прошлом – ни пыльные деревенские дороги, по которым она в детстве часами гоняла на велосипеде, ни долгие часы, проведенные в крошечной местной библиотеке, ни скрипучие полы общаги в кампусе Ороно, ни маленький домик семейства Берджессов, ни даже восторг от начала взрослой жизни в Ширли-Фоллс, ни квартира, которую они с Бобом сняли в Гринвич-Виллидж, хотя Пэм там очень нравилось, нравились круглосуточно шумные улицы, клубы, куда они ходили слушать джаз и выступления стендап-комиков, – ничто из этого не указывало, что когда-нибудь Пэм захочет такой жизни и ее получит, окунется в эту особую прелесть, которую окружающие ее сейчас люди так изящно и удивительно принимают как должное. Хозяин рассказывал гостям, что вот эту вазу они с женой купили во Вьетнаме восемь лет назад.
– О, вам понравилось? – спросила Пэм. – Понравилось во Вьетнаме?
– Очень! – воскликнула жена. Она шагнула к Пэм и обвела взглядом гостей, приглашая их к разговору. – Просто до смерти понравилось. А ведь я еще не хотела ехать.
– А страшно не было? Сами понимаете…
Женщину, которая это спросила, Пэм встречала несколько раз. Она была замужем за известным журналистом и говорила с южным акцентом, усиливавшимся под воздействием алкоголя. Подбирая одежду, она руководствовалась явно не чувством стиля, а стремлением выглядеть как положено южной леди с хорошими манерами, привитыми еще в детстве. Вот и сейчас на ней была белая рубашка с воротником-стойкой. Пэм умиляло ее упорное нежелание расставаться с чопорным прошлым, застегнутым на все пуговицы.
– О, нет, нет, там было чудесно, – заверила хозяйка. – Чудесная страна. Никогда не подумаешь… ну, знаете, о чем я. Невозможно представить, что все эти ужасы творились именно там.
Гости перешли в столовую, Пэм проводили к определенному ей месту – вдалеке от мужа, в этом доме принято было разделять пары. Она отыскала глазами мужа за другим концом длинного стола и помахала ему. И вдруг вспомнила, что Джим Берджесс сказал ей: «Нью-Йорк тебя погубит»,
Сидевший рядом с ней мужчина сказал, что его зовут Дик.
– Дик, – зачем-то повторила Пэм и тут же подумала, что вышло двусмысленно [9] . – Очень приятно с вами познакомиться.
Он склонил голову и с подчеркнутой любезностью спросил, как у Пэм дела. Признаться честно, дела у Пэм были не фонтан – ее уже слегка развезло. Ела она теперь меньше, чем прежде, годы – а значит, и метаболизм – были уже не те, и она больше не могла пить столько, сколько раньше. Поймав себя на желании выложить все это Дику, она сообразила, что пьянеет, а может, уже пьяна, и потому лишь молча улыбнулась. Дик спросил ее, вежливо и уже без камуфляжа церемоний, работает ли она, и Пэм начала объяснять про свою нынешнюю неполную занятость в больнице, про то, как работала в лаборатории – может, она и непохожа на ученого, ей об этом говорили, хотя и непонятно, что эти люди имели в виду, но дело в том, что она никогда и не была ученым, она ассистировала ученому, одному паразитологу, который…
9
В английском языке слово dick является эвфемизмом полового члена.
Дик оказался психиатром. Он приподнял брови, сделав любезное выражение лица, и положил на колени салфетку.
– Валяйте, не стесняйтесь, анализируйте меня сколько хотите, – разрешила Пэм. – Мне это ничуть не мешает.
Она снова помахала мужу, сидевшему за другим концом длинного стола рядом с южанкой в наглухо застегнутой рубашке, Пэм так и не запомнила ее имени. Дик тем временем говорил, что анализирует не самих людей, а их желания. Он работал консультантом маркетинговых компаний.
– Неужели? – отозвалась Пэм.
В другой вечер подобное заявление могло разбудить в ней страшную мысль: я живу не своей жизнью! В другой вечер она могла спросить Дика, давал ли он клятву Гиппократа. Могла язвительно поинтересоваться, использует ли он свои врачебные знания для того, чтобы заставить людей больше потреблять. Но в этот раз у нее было хорошее настроение, и Пэм решила, что иногда на некоторые вещи следует просто закрыть глаза – как будто ее клетки могли испытать возмущение лишь ограниченное число раз, и сейчас повод для этого неподходящий. Она вдруг поняла, что ей безразлично, кем работает Дик, и когда он повернулся к соседке с другой стороны, Пэм стала разглядывать собравшихся и воображать, какова их интимная жизнь, и есть ли она у них вообще. Она заметила, как толстощекий мужчина тайком поглядывает на женщину без талии, которая отвечает ему долгим многообещающим взглядом. До чего удивительно: неважно, как люди выглядят, они все равно желают сорвать друг с друга одежду и слиться в экстазе. Зов природы, давно потерявший смысл: ведь собравшиеся здесь женщины вышли из детородного возраста… Да, Пэм еще не успела доесть салат, а уже выпила слишком много.
– Погодите, что вы сказали? – Пэм опустила вилку, услышав что-то про свиную голову, брошенную в мечеть в захолустье штата Мэн.
Незнакомый ей мужчина повторил для нее всю историю.
– Да, я что-то такое слышала.
Пэм снова взялась за вилку; у нее не возникало желания упомянуть о своем родстве с Заком. Но она почувствовала жар затылком, как будто ей самой угрожала опасность.
– Весьма агрессивный поступок, – продолжал мужчина. – Парня судили за нарушение гражданских прав, в газете писали.