Братья Берджесс
Шрифт:
– Разве не хорошо, что он у отца?
– Хорошо, конечно. У всех должен быть отец, – каким-то неприятным тоном произнес Джим.
– И в федеральной прокуратуре не стали предъявлять обвинение. Почему ты не рад?
– С чего ты взяла, что я не рад?
– А куда пропал Бобби? Я звонила ему на работу, он отвечал расплывчато… Якобы очень занят.
– Страдает из-за какой-то глупой девицы.
– Раньше ничто не мешало ему заходить к нам. Зря ты сказал, что он не должен рвать отношения с Пэм. Сара имела все основания от него этого требовать. Я сама не стала бы выходить замуж за человека, который постоянно общается с бывшей женой.
– Ну, тебе ведь и не пришлось, правда?
– Джимми, почему ты постоянно не в духе? – Хелен поправила подушку на кровати. – Что-то Эна сегодня невнимательна…
Джим прошел мимо нее в кабинет.
– Работа достала.
– Так
– Хелен, двое наших детей еще не закончили колледж. А потом может быть магистратура.
– У нас достаточно денег.
– Это у тебя достаточно денег. Ты с самого начала держала их отдельно, и я ничуть тебя не виню. Только не надо говорить, что у нас есть деньги. Хотя у нас они действительно есть, потому что я их зарабатываю.
– Да перестань! Это не шутки. Если тебе в самом деле не нравится твоя работа…
Джим обернулся.
– Ну что ж, она в самом деле мне не нравится. И не надо удивляться, Хелен, потому что я тебе об этом уже говорил. Я надеваю солидный костюм и еду на встречу с солидным клиентом. С фармацевтической компанией, которая мешала в свои таблетки какое-то ядовитое дерьмо, ее на этом поймали, и теперь она желает нанять великого Джима Берджесса. Который уже давно не велик. Впрочем, это не важно, до суда все равно не дойдет, вопрос решат полюбовно. Однако как ни крути, выходит, что я на стороне компании, которая продает людям таблетки с дерьмом – и людям в Ширли-Фоллс тоже! Пожалуйста, не делай вид, что для тебя это новость! Ты меня вообще слушаешь?
Хелен вспыхнула.
– Я поняла. Хорошо. Только зачем ты мне грубишь?
Джим покачал головой.
– Я не хотел. Господи, Хелен… Прости.
Он коснулся ее плеча, мягко притянул к себе. Хелен почувствовала биение его сердца. Через застекленную балконную дверь она увидела, как по перилам террасы с знакомым топотом быстрых лапок пробежала белка. Зачем ты мне грубишь? Эти слова показались ей смутно знакомыми. (Несколько месяцев спустя она поняла почему. Дебора-Которая– Не-Все говорила своему мужу: «Ну что ты весь вечер ко мне придираешься?»)
2
В Ширли-Фоллс весна не торопилась. Ночи были холодные, зато рассвет взрывал лучами небо на горизонте, приносил с собой легкую влажность, нежно прикасающуюся к коже, предвещал скорый приход громогласного лета, и от разлитого в воздухе обещания ныло в груди. Абдикарим возносил первую молитву еще в темноте, а потом шел в свое кафе по улицам города, чувствуя щемящую сладость весны. В нескольких кварталах от него просыпалась Сьюзан и каждый раз заново осознавала тот факт, что сына больше нет с ней рядом. По утрам она старалась побороть волны страха, иногда накатывающие на нее ночью. Она не помнила своих снов, но ее сорочка нередко бывала влажной от пота. В такие дни Сьюзан выезжала из дома раньше обычного и направлялась к озеру Саббанок, где могла пройти пешком две мили, не встретив ни одной живой души, кроме разве что какого-нибудь любителя подледной рыбалки, приехавшего забрать с еще скованного льдом берега свой домик-прицеп, простоявший здесь всю зиму. Сьюзан кивала рыбаку и шла мимо, не снимая темных очков. Ей было необходимо идти, чтобы справиться со страхом, а еще с чувством, что она совершила нечто настолько ужасное, что лишь на этой слякотной тропинке могла скрыть от чужих глаз свой стыд – такой глубокий, что ей казалось, будь она сейчас среди людей, в нее тыкали бы пальцами. Конечно, на самом деле она не сделала ничего дурного. Любитель подледной рыбалки не побежит сообщать о ней в полицию, никто не будет поджидать ее на работе со словами: «Пройдемте, миссис Олсон». Однако сны утверждали обратное: она вступила (и, видимо, уже давно) на некую опасную территорию, где жизнь начала катиться под откос; ее покинул муж, покинул сын, ее покинула сама надежда, и вот она выброшена так далеко на задворки обыденной жизни, что бродит теперь по земле невыразимо одиноких, тех, чье присутствие обществу невыносимо. Два факта – что ее сын жив и что федеральная прокуратура отчего-то не стала его преследовать – не спасали Сьюзан от печали, которую приносили ночью сны и которая оставалась с ней утром. Печаль не умаляла этих фактов; скорее, заслоняла их. Какая-то часть ее сознания замечала окружающую красоту: солнечные блики на безмятежной глади озера, голые ветви деревьев… Да, все это прекрасно, и в то же время далеко и бессмысленно. В основном Сьюзан смотрела под ноги,
Много лет назад, когда Сьюзан познакомилась в университете со своим мужем – она училась на последнем курсе, а он только поступил, приехав из Новой Швеции, маленького рабочего городка в нескольких часах езды к северу, – она с удивлением узнала, что он практикует трансцендентальную медитацию. В то время мода на такие вещи только набирала обороты. В течение получаса утром и вечером ей запрещалось его беспокоить, и Сьюзан неукоснительно соблюдала запрет, пока одним поздним субботним утром не забежала к нему в комнату невовремя. Он сидел на кровати, скрестив ноги и глядя перед собой отсутствующим взглядом. «Ой, прости!» – ахнула она и выскочила прочь. Увиденное глубоко смутило ее, как будто она застукала его во время мастурбации – впрочем, годы спустя это ей тоже предстояло. Но тогда, на заре отношений он даже поделился с ней словом, которое повторял во время медитации. Это был знак величайшего доверия, слово предполагалось хранить в строгой тайне. За это слово были отданы деньги, гуру сказал, что именно оно соответствует «энергиям» Стива. Этим словом было «ом».
– Ом? – переспросила Сьюзан. Стив кивнул. – Это и есть твое тайное слово?!
Устраиваясь на прогретом солнцем сиденье машины, она думала о том, что, пожалуй, ее прогулки тоже сродни медитации – просто она не сидит, уставясь в пустоту и повторяя слово «ом», а идет и думает лишь о следующем шаге. Интересно, продолжает ли Стив свои практики. Возможно, Зак теперь медитирует вместе с ним. Можно написать ему и спросить. Но она не спросит. Мать и сын никогда прежде не писали друг другу и теперь учились этому новому языку, остро чувствуя взаимное стеснение.
Из-за того, что Зака объявили пропавшим без вести, в местной газете о нем появилась маленькая заметка. Вскоре после этого сообщили, что Зак уехал жить за границу. Некоторые горожане подумали, что ему удалось сбежать от правосудия. Чарли Тиббетс нарушил установленный по его же инициативе запрет на передачу информации и выпустил пресс-релиз с объяснением, что отъезд Зака не является уходом от исполнения условий освобождения под залог. Он обвиняется в мелком хулиганстве класса Е и не лишен права выезжать за рубеж. Чарли также сообщил, что федеральная прокуратура прекратила расследование по делу его клиента и следует уважать это решение.
Начальник полиции Джерри О’Хар заявил журналистам, что его главная забота – безопасность жителей города. Он подчеркнул, что ждет обращений от граждан, которые опасаются, что им что-то угрожает. (А жене честно признался, что рад. «Лишь бы парень вернулся к суду по мелкому хулиганству. Или уж пусть остается там навсегда. Он чудом ушел от беды, и меньше всего нам нужен еще один скандал». Жена ответила, что если мальчик не вернется, Сьюзан будет просто убита. И все-таки тебе не кажется, что в их отношениях всегда было что-то нездоровое? Вечно они всюду вместе.)
Заметки вышли в феврале, а к апрелю имя Зака Олсона уже почти нигде не упоминалось. Да, кое-кто из сомалийских старейшин еще возмущался; некоторое время назад они даже ходили к Рику Хаддлстону в Комитет по борьбе с расовой диффамацией. Рик Хаддлстон рвал и метал, но ничего не мог сделать. Абдикарим не возмущался. Для него высокий, тощий, темноглазый юноша, которого он увидел в суде, перестал быть источником тревоги. Теперь Абдикарим знал, что Зак Олсон не «виил ваал», «дурачок», а просто «виил» – мальчик. Мальчик, к которому Абдикарим проникся сочувствием еще тогда, в суде. Да, Абдикарим видел его раньше на газетных фотографиях. Однако в жизни он предстал совсем другим – когда стоял рядом с адвокатом, когда давал показания, когда с перепугу пролил на себя воду. Абдикарим смотрел на него и тихо изумлялся, вспоминая, как он впервые увидел снег. Он-то думал, что снег – это что-то белое, холодное, лежащее на земле. А снег беззвучно падал с небес, таинственный, удивительный. Так же и этот мальчик, он был живой, он дышал, его темные глаза смотрели так беззащитно. Он оказался совсем не таким, каким представлял его Абдикарим. Что его надоумило бросить свиную голову в дверь мечети, Абдикарим так и не понял, но теперь он знал, что мальчик сделал это не со зла. Абдикарим знал и то, что других – в частности, его племянницу Хавейю – испуг этого мальчика ничуть не разжалобил. (Впрочем, Хавейя его и не видела.) Поэтому Абдикарим молчал, хотя чувствовал, что страх пробирает мальчика до самых печенок, и сострадал ему всем своим ноющим, усталым сердцем.