Шрифт:
Зинка и Борька
Вы когда-нибудь дружили с козами? Не думаю. А мне довелось. Пожалуй, это были мои самые первые друзья. Жила я тогда у бабушки с дедушкой на хуторе и было мне в то время от силы года полтора-два.
Бабушка с дедом были потомственные донские казаки. Говорили с сильным южным аканьем, обычаи у них тоже были свои, особенные. Молоко, например, считалось не напитком, а едой. В миску с молоком крошили хлеб и ели ложкой. Ужинать называлось «вечерять», а вместо доброго утра у соседей спрашивали «Здорово ночевали?». Блины пекли толстые, мазали их сверху растопленным маслом, посыпали солью и ели, отрывая небольшие кусочки. Мамины тонкие блинчики пренебрежительно именовали «советскими», а свои называли русскими, настоящими.
Мама давно от них уехала на другой край земли, обычаев тех не соблюдала и разговаривала на чистом русском языке, без каких-либо диалектных слов и акцентов, ведь не зря же она была филологом с университетским дипломом.
Дед, а это был мамин отец, постоянно звал нас всех переехать к нему поближе. И климат, дескать, у них лучше, и питание, да и просто, когда все вместе – как-то легче жить.
Но их неприхотливая жизнь маме казалась невыносимо скучной. Приезжать она соглашалась только в гости и то ненадолго. Да к тому же бабушка, с которой дед жил, была для нее совсем чужая. Ее родная мама умерла много лет назад.
В один из таких приездов принялся дед опять за свое: останьтесь, мол. Ну, куда мы останемся, отвечала ему мама. Ни работы, ни жилья, чем я тут у вас заниматься буду? Что-нибудь придумаем! – уговаривал дед. Домик купим с садом. В школу учитель нужен. Нет-нет, – смеялась мама. Мы лучше домой поедем. А дед никак не унимался: ну дочку оставь хотя бы! Поживет на солнышке, на свежих фруктах с овощами, на молочке козьем. С этими словами он подхватывал меня на руки и кружился в вальсе, и вместе с нами кружились ярко-красные вишни в цветущем саду.
Подумала мама как следует да и решила меня оставить на хуторе.
Ужасный смысл происходящего дошел до меня только на перроне железнодорожной станции, когда мама и старший братик садились в поезд, я же оставалась на руках у деда. Мама, а я? – с такими словами тянула я ручки к уезжающей маме, и ее сердце разрывалось на части.
Мама уехала, и мы стали жить втроем с дедушкой и бабушкой. Заборы в тех местах принято делать высокие, чтобы не заглядывал сосед или прохожий, куда не надо, и не совал свой нос в чужие дела. А скрывать было что, прямо скажем. Дед время от времени напивался, впадал в буйство и гонял бабку. «Дедулька бабульку чайником бил…», рассказывала я потом ошарашенной маме.
Так и росла я за высоким забором, не видя людей, кроме бабки с дедом да их редких знакомых, таких же стариков. Гостил, правда, временами у кого-то из соседей внучок, Сережка, с ним мне доводилось иной раз поиграть, но бывало это довольно редко.
Все остальное время я общалась с козами, Зинкой и Борькой. Правильнее было бы, конечно, сказать, что коза это Зинка, а Борька все-таки козел, но слово какое-то недоброе, обидное. Друзей козлами называть не хочется. Поэтому пусть будут коза Зинка и коза Борька. Борька, кроме имени, ничем никому не запомнился. А вот Зинаида оставила в семейной истории маленький след своего резвого копытца.
Коз старики держали в основном ради пуха, из которого получались отменные платки, да из-за полезного молока, вкус которого нравится не всем, а я вот люблю. Видно, что с детства была приучена. Ухаживать за козочками дело не такое простое – и корм заготовить нужно, и ветеринара вызвать, и много еще чего, но дедушка справлялся, везде успевал, сначала с помощью велосипеда, а позже купил мопед.
Конечно, я не могу сама помнить ни Зинку, ни Борьку, но из писем деда и рассказов мамы знаю, что Зинка была «моей» козочкой, с ней, видимо, я больше всего и дружила. Мне почему-то кажется, что она была беленькая. Наверное, так оно и было. Не раз пыталась я взобраться ей на спину, но бабушка строго запрещала мне такие игры и тогда я жаловалась козе: «да, Зинка, мне бабуля не разрешает наверхом…».
Такие мои беседы с козой приводили всю округу в большой восторг и умиление. Ведь говорить я научилась там у них, у деда с бабушкой. И моя речь, в отличие от грамотной маминой, сплошь состояла из диалектных слов и выражений. Со стороны это смотрелось, рассказывали мне потом, необыкновенно забавно.
И не беда, что разговаривать было особо не с кем, ведь у меня были друзья – Зинка и Борька, они-то всегда со вниманием выслушивали мои жалобы на «бабульку», да и сами, должно быть, не один раз делились со мной своими козьими горестями, как стегает их по хребту хворостиной дед.
Может, в память о моей дружбе с Зинкой да потому еще, что сильно дедушка с бабушкой скучали по мне после моего отъезда, и оставлена была Зинка, как почетный член семьи, «на завод», то есть для разведения потомства.
А из Зинкиного пуха бабушка связала пышный платок и прислала его в подарок ко дню моего рождения. Платок тот мы очень берегли. Он согревал нас много-много лет, пока не обветшал вконец и не превратился в тоненькую серую тряпочку, уже совсем ни на что не годную.
Мурка
Эту кошку я совсем не помню. Так, несколько смутных отрывков. Все, что я о ней знаю, известно мне со слов мамы. Да и много ли запомнишь в три-четыре года. Внешне она была непримечательная, серенькая в полоску, обычная кошечка. Мы жили на первом этаже и в доме водились мышки. Мурка отлично справлялась со своей кошачьей работой. Каждый день она приносила маме новую добычу. От чего мама всякий раз взвизгивала и запрыгивала на стол, потому что мышей она боялась до безумия.
Помимо трудолюбия Мурку отличала большая сообразительность и самостоятельность. Гулять она ходила строго в окошко на кухне. И всегда возвращалась к вечеру. Если окно было закрыто, она громко мяукала, и ее тотчас впускали в дом.
Однажды в доме наступила какая-то странная суета. Взрослые бегали по коридору и не пускали нас, детей, в комнату. Но скоро шум и беготня стихли и нам разрешили войти. На большой застеленной кровати, прямо в самой ее середине, внутри пододеяльника лежала утомленная, но счастливая Мурка в окружении маленьких разноцветных котят. Котятки довольно попискивали, потягивая муркино молоко, а она тщательно облизывала их и зорко следила, чтобы никто посторонний не приближался к ее семейству.