Братья наши меньшие
Шрифт:
— Ну как, проткнули задницу? — весело поинтересовался Игорек.
— Ирод там какой-то работает, а не медбрат, — зло отвечал я.
— Профессионал… — смакуя слово, сказал Игорь. — Знаешь, Киря, кто такие профессионалы? Нет, не те, которые знают больше других, иные: они кричат на каждом углу, что знают больше других. Как эти вот, например. — Он ткнул пальцем в плакат и постучал по куриному клюву.
— Опять на философию потянуло? — буркнул я, почесывая задницу. — Чтоб ты знал, санитар воткнул в меня иглу так, будто хотел продырявить насквозь.
— Забей, — предложил Игорь. — Ну что, на консультацию пойдем сегодня?
Я скривился:
— Не хочу. После всего — выходной мы заработали. Пошли гулять.
— Диплом на носу, а ему все гулять! — возмутился Игорь. — Выгонят к чертям, загребут в армию, что будешь делать?
— Служить.
— Опять остришь, Кирятор?
— Сам же предложил — забить.
— Я не про то.
— Зато я про это.
— Ладна-а… Деньги у тебя есть?
— Не-а.
— Тогда пошли на Голубиное Поле. Авось и сегодня нам что-нибудь перепадет.
Через сумрачные дворы, закрытые от голубого неба кронами деревьев, мы потопали навстречу солнцу, на восток то есть. Стоял май, природа цвела и зеленела, а с ветки на ветку прыгали, радуясь хорошей погоде, выжившие после зимы воробьи. Под ногами, как напоминание о голодном времени, хрустели сгнившие за осень листья и веточки. За эту зиму я похудел килограммов на десять, а Игорь так и вовсе напоминал ржавую железнодорожную рельсу.
Народа на улице было мало. Кто-то спал, суббота все-таки, а кто-то стоял в очереди на укол. По радио вчера передавали, что человеку подхватить мясной вирус тяжело, но возможно, поэтому советовали не уклоняться от прививок. Уклонистов было мало. За теми, кто все-таки уклонялся, приходили суровые милиционеры с горящими глазами, били дубинками по голове и почкам и ставили в самый конец очереди.
Мы миновали несколько старинных хрущевок и оказались в Шалыкинском переулке. Здесь отродясь не водилось асфальта, а многоэтажные дома заменяли покосившиеся домики из красного кирпича с обязательной верандой, оплетенной диким виноградом, и проржавевшим железном забором. На скамеечках перед домами сидели старики,, а рядом в песочке или прямо на дороге ковырялись малыши с ведерками и совочками. На нас, чужаков, старики поглядывали с подозрением. Игорек принял независимый вид, сунул руки в карманы и, небрежно насвистывая, двинулся вперед, перепрыгивая кочки и колдобины. Я догнал его и пошел рядом, тоже независимо и тоже перепрыгивая кочки и колдобины. Игорька я почитал за кумира. Тайно, конечно.
— Местные нас недолюбливают, — шепнул я другу.
Друг через шаг поплевывал по сторонам, но видно было, что волнуется: он шмыгал носом.
— Ничего, тут одно старичье, мужики и бабы сейчас трясутся от страха, но делают уколы. — Игорь подмигнул мне. — Все будет в ажуре.
Мы миновали несколько дворов, а потом свернули на едва приметную тропинку, с одной стороны которой землю резал глубокий овраг, заросший бурьяном, а с другой теснились гаражи, фасадом глядящие на тихий Кузьминский переулок.
— Машке говоришь, откуда деньги берутся, Кирчик? — спросил Игорь.
Я помотал головой:
— А ты Наташе?
— Нет, ты что! Она у меня убежденная «зеленая». Хотя до кризиса, помнится, лопала все подряд; теперь только овощи ест. Оно и к лучшему, останется худенькой и сексапильной.
— Да ладно. Она у тебя и так тонкая как тростинка, — возразил я. — И сексапильная.
— А ну — цыц! Только я имею право называть Наташку сексапильной, Кирикс.
— Все равно она худющая.
— Ну-у… девушкам худеть всегда полезно. Это один из множества маленьких смыслов жизни, из которых потом складывается огромный и непонятный мне Женский Смысл.
— Скажешь тоже! — буркнул я, старательно проговаривая в уме и запоминая фразу.
— С Эдиком, Эдмэном нашим, если что-нибудь достанем, поделимся?
— Да пошел он! Сидит и вечно ноет. Надоел он мне. Дал Бог соседа по комнате. — Я скривился.
Игорек покачал головой:
— Нормальный он парень. Просто закомплексованный по самое не могу. Надо нам чаще его с собой брать. Может, поумнеет и пиво пить научится. Водку опять же. Водка полезная. Она учит жизни.
— Не думаю.
— Что водка учит жизни?
— Что Эдик захочет ее пить.
— Тсс… — Игорь прижал указательный палец к губами замедлил шаг. Я прислушался.
Впереди стоял забор: деревянный, в сучках и задоринках и с натянутой поверху колючей проволокой. С проволоки свисали лоскуты материи. Досок в некоторых местах не хватало. Влево забор шел по самому краю лога, а вправо прятался за гаражами.
За забором находился пустырь, прозванный Голубиным Полем. Назвали его так потому, что сюда с давних пор слетаются голуби и горлицы.
С пустыря доносились голоса.
Мы тихонько подкрались к забору и заглянули в щель между досками.
На поляне, заросшей пореем, стояли мальчишки. Были они загорелые и разноцветные: терракотовые, кофейные, бронзовые и любых других коричневых оттенков; стояли в майках и шортах или в одних шортах, потому что солнце припекало порядочно. Их было семеро. Трое в руках держали воздушки. Не детские пукалки, а взрослые машинки, серьезные. Мальчишки горячо спорили, потому что перед ними горкой лежали голубиные трупики, а пакет или сумку, чтобы сложить их туда, трупики эти, пацанята взять забыли.
— Сенька, сбегай домой за сумкой, — увещевал старший, парнишка лет двенадцати. У него была смуглая, черная почти, кожа и красные сгоревшие плечи; желтые волосы беспорядочно топорщились на круглой и бесформенной, как капустный кочан, голове, а хищными глазенками он старался подрезать собеседника. Старший обращался к угрюмому чернявому пареньку лет семи. Тот отворачивал голову и отвечал, насупившись:
— Чего, самого маленького нашли? Не пойду.
— Тогда майку дай! Мы из нее мешок сделаем и сложим туда голубей.