Братья-оборотни
Шрифт:
Замок без флага — явление исключительно редкое. Феодалы старой закалки считают голый шпиль дурной приметой и при плановой очистке полотнища стараются возвращать его на место как можно скорее, а некоторые особо суеверные даже заводят два одинаковых флага, чтобы шпиль никогда не стоял голым дольше нескольких минут. А если, не дай бог, флаг сорвет бурей или порвет — это настолько дурное предзнаменование, что в таких случаях, бывало, вассалы изменяли присяге, потому что только дурак не оставит службу сеньору, про которого точно известно, что ему не будет удачи ни в чем.
Новопреставленный сэр Роберт Плант при жизни твердо знал, что последнее утверждение относится к так называемым самосбывающимся
Когда сэр Роберт въезжал в Локлирский замок на правах хозяина, флаг Кларксонов спустили с башни, а взамен не вывесили ничего. Потому что никто в замке толком не знал, как именно выглядит герб сэра Планта (очень уж захудалый и малоизвестный род), и мажордом после долгих колебаний решил, что лучше не вывешивать ничего, чем вывесить не то. А потом оказалось, что на гербе сэра Роберта изображена синяя птица, а синей краски в замковом хозяйстве не нашлось, а срочно изготовить ее тоже не получилось, потому что ее положено делать из какого-то особого полевого цветка, а в кладовых такого цветка нет, а срочно добыть нельзя — не сезон. Перси Тандерболт, узнав об этой неприятности, обратился к сэру Роберту, дескать, как прикажете поступить, ваше высочество. Тот ответил, что ничего приказывать не собирается, потому что замок славен не флагом, а феодалом, а в дурные приметы пусть верят мудаки, которые идут строевым шагом туда, где их ебут медведи. После этих слов Перси понял, что сэру Роберту на флаг похуй, и успокоился.
Так и вышло, что до последнего времени из главной башни Локлирского замка торчала голая палка, на которой ничего не развевалось. Но когда сэр Мелвин победил сэра Роберта, над башней взвилось знамя Локлиров в виде косого красного креста на синем фоне, и остатки крестоносного воинства поняли, что дерзкий план их предводителя удался целиком и полностью. И стали побитые крестоносцы вылезать из ям и буераков, куда попрятались от драконова гнева, и поковыляли они к замку, и чем ближе они подходили к воротам, тем громче кричали, и тем более хвастливыми становились их вопли.
Заскрипел подъемный механизм, задрожали толстенные пеньковые канаты, опустился поверх рва подъемный мост. И загрохотал засов, и заскрипели петли, и распахнулись ворота, но никто не вышел навстречу крестоносцам-оборванцам, и те замерли в смущении, переходящем в испуг. И собралась перед воротами целая толпа, и становилась она все многочисленнее с каждой минутой, но никто не дерзал ступить на доски моста и войти в замок. Ибо флаг флагом, а что реально творится внутри — хер знает, может, флаг — это просто военная хитрость, а власть по-прежнему у подлого атеиста Роберта, которому чужое знамя вывесить — что два пальца обоссать. Вышел бы кто на мост и зашагал к воротам решительно — сразу бы все увязались следом, а так всякому боязно быть первым. Ибо каждый знает, что награду «первому взобравшемуся на стену вражьего замка» чаще всего вручают посмертно.
И тогда вышел из толпы замызганный босоногий монах, и многие узнали в нем отца Бенедикта. Не по облику узнали, а по характерному железному набалдашнику чудотворного посоха, ныне обломанного и больше похожего на дрын, каким перепившиеся йомены мутузят друг дружку по праздникам. Но когда Бенедикт возвысил голос, его узнали все.
— Господь пастырь мой! — провозгласил отец настоятель. — Сквозь зеленые пажити провел он меня к последней реке и не убоюсь я зла!
— Переврал формулировку, — негромко прокомментировал брат Мэтью.
— Пойдемте, братие! — продолжал Бенедикт. —
— Посох держит, словно арбалет, — заметил брат Мэтью.
— Да ты заебал уже бормотать! — возмутился какой-то кнехт, стоявший рядом.
Мэтью счел за лучшее заткнуться.
Отец Бенедикт ступил на мост, дошел до середины и ничего с ним не случилось. Не выпорхнула каленая стрела из проема ворот, не полилось кипящее масло из надвратных амбразур, не сотворилась никакая богопротивная магия. А потом…
— Да это сам Мелвин Кларксон! — закричал сзади какой-то рыцарь то ли кнехт. — Сука, блядь, чернокнижник! Мочи его, братие!
Отец Бенедикт обернулся и воздел посох, как обученный кнехт вздевает заряженный арбалет. И заорал во всю глотку, изрядно натренированную за многие годы богослужений:
— А ну отставить! Кто выстрелит — лично поражу божьей молнией! Знайте, братие, что сэр Мелвин Локлир суть вовсе не чернокнижник, но невинно оболганный и оклеветанный агнец божий, а истинный чернокнижник суть Роберт Плант, да быть ему прокляту во веки веков! Ибо ни кто иной, как богомерзкий Роберт сотворил дракона, истребившего наших братьев невинно убиенных за божью правду! А ту поганую магию, что приписывают сэру Мелвину, тоже Роберт творил! Возжелал он стать властелином мира земного, как Люцифер возжелал стать властелином мира небесного! И подобно тому, как Люцифер низвергнут в преисподнюю, так и Робертишко поганый ныне низвергнут туда же, и сэр Мелвин избран орудием всевышнего! Кому что непонятно?
Ответом на последний вопрос стало потрясенное молчание. Мелвин оглядел охуевшие лица крестоносцев и улыбнулся. И шагнул на мост, и колыхнулись нестройные ряды крестоносцев, словно к ним направился сам дьявол. Как бы не обстреляли ненароком…
— Благословите, святой отец! — закричал Мелвин.
Он попытался придать голосу смиренную и благочестивую интонацию, но не смог. Правильно говорил отец — как ни пыжься, правда все равно найдет путь наружу, когда в глаза смотрит смерть. Не прозвучало в голосе Мелвина ни смирения, ни благочестия, а прозвучало только лишь торжество нечаянной победы, да еще испуг, не оказалась бы эта победа никчемной, если крестоносцы, не дай бог, все-таки поверят, что чернокнижник он, а не Роберт. Но если успеть получить благословение… Прав был Бенедикт, без его духовной поддержки Мелвину на Локлирский престол не сесть.
Последние шаги Мелвин преодолел бегом, а в самом конце пути споткнулся и не опустился на колени торжественно, как подобает знатному феодалу, а наебнулся, как мальчишка, глупо размахивая руками и больно ударившись коленом о неструганые доски.
— Еб твою мать! — пробормотал Мелвин себе под нос.
— Не еб твою мать, а благословите, святой отец, — поправил его Бенедикт.
— Благословите, святой отец, — повторил Мелвин.
Он посмотрел в торец чудотворного посоха, и засосало у Мелвина под ложечкой, померещилось ему вдруг, что из железного набалдашника смотрит на него невидимая колдовская стрела. Бенедикт отвел набалдашник в сторону, неприятное чувство сразу исчезло.
— Склони голову и повтори громче, людям не слышно, — сказал Бенедикт.
Мелвин склонил голову и заорал во всю глотку:
— Благословите, святой отец!
Крик прозвучал не смиренно и не торжественно, а глупо, как у того мальчишки-урода, которого прошлым летом показывали комедианты на ярмарке в Бэнбури.
— Благословляю! — провозгласил Бенедикт. — Благословляю тебя, чадо, на честное и справедливое правление! Зрите, люди, и внемлите! Перед господом богом свидетельствую — истинный ярл Локлирский стоит сейчас передо мною! Встань, сэр Мелвин, и исполни, что положено!