Братья по крови

Скэрроу Саймон

Катон, у которого из-за усталости плыли мысли, ответил не сразу.

– Надо огородить их частоколом. Каратака разместим отдельно, подальше от остальных. Не хватало еще, чтобы он выкинул какую-нибудь штуку.

Макрон кивнул.

– И надо бы их заковать, – добавил префект.

– Ох, они непременно взъярятся, – покачал головой Макрон. – Конечно, они пленники, но качество одинаково ценится во всем мире. Они всегда думают, что имеют право на лучшее отношение.

– Тогда мы будем вынуждены разочаровать их, – твердо ответил Катон. – Обращение будет достойное, но дни царствования Каратака миновали.

– Как, ты думаешь, с ним решит поступить император? Стыда не оберешься, если с ним проделают то же, что в свое время с Верцингеториксом.

– Да,

действительно стыдоба, – согласился Катон, вспоминая скорбную участь вождя галлов, потерпевшего поражение от Юлия Цезаря. Пять лет он провел в сыром темном узилище, откуда его выволокли и задушили сразу после того, как Цезарь удосужился отпраздновать свой триумф над галлами. Незавидный конец для такого знатного и несомненно одаренного врага. Катон содрогнулся при мысли о том, что и Каратаку уготовано нечто подобное. Даже несмотря на то, что вождь вел длительную борьбу, унесшую столько жизней, он делал это из желания противостоять римским завоевателям – ради процветания и утверждения превосходства своего племени. Мало кто из кельтов или даже римлян мог добиться большего, опираясь на скромные, в сущности, силы. На месте императора Катон, пожалуй, проявил бы к этому врагу милосердие и отправил его вместе с семьей в какую-нибудь необременительную ссылку. Однако решение не за ним, скромным префектом, а за императором. Клавдий же, прежде чем объявить об уготованной участи давнего врага Рима, наверняка будет колебаться, пытаясь потрафить переменчивым чувствам толпы… Впрочем, что толку об этом думать? Дел и без того невпроворот.

– Мы с тобою здесь ничего поделать не можем, – сказал он вслух. – А побеспокоиться, причем всерьез, нужно о том, чтобы они не сбежали. Или, чего доброго, не покончили с собою.

– Ты думаешь, такое возможно?

– Да кто его знает… Но рисковать не хочу. Надо, чтобы за ними все время был догляд, понимаешь?

– Конечно, господин префект. Я позабочусь об этом.

К тому времени как небольшая колонна добралась до лагеря, непогода окутала окрестности всерьез. Глухо и безнадежно шумел обложной дождь, превращая землю в топь из пенящихся луж. Ветер стегал и выл над палисадом, словно бешеный зверь, обрушиваясь на палатки и пробуя на прочность их веревочные оттяжки. Несколько палаток уже сорвало с места, и они лежали промокшими полотняными грудами.

Большую часть своих людей префект распустил. Кровавые Вороны увели своих измученных, вымокших лошадей, чтобы задать им корма и осмотреть их раны. Легионеры поспешили крепить свои палатки заново, а Катон привлек Макрона и нескольких солдат, чтобы построить частоколы.

– Вернусь, когда напишу отчет, – сказал он и повернул к своей палатке, оставив друга распоряжаться работой.

Загородка покрупнее, для братьев и домочадцев Каратака, была сооружена между палатками Кровавых Воронов и легионеров. Вторая, значительно меньших размеров, предназначалась для одного Каратака и находилась невдалеке от палатки Катона. Уже близилась ночь, когда их полностью достроили и поместили туда пленников, которых, несмотря на недовольство, прихватили цепями к толстым столбам, вбитым в землю по центру каждого походного узилища. Макрон лично проверил, чтобы пленники были прикованы надежно.

Когда все было сделано, он послал за Катоном, и префект появился из своей палатки принять работу, которую скупо одобрил. Он уже собирался покидать загон, когда его взгляд упал на детей, сгрудившихся возле матери. Они тоже, несмотря на малолетство, были взяты в оковы и сидели на корточках с расширенными от ужаса глазами, дрожа от холода и страха. Вид этих несчастных вызывал жалость, и у Катона, несмотря на недавнее решение не делать никаких послаблений для пленных, сочувственно дрогнуло сердце.

– Макрон, надо бы соорудить им какое-нибудь укрытие. Ничего лишнего, просто навес от дождя.

Друг посмотрел удивленно, но решил не переспрашивать.

– Сделаем. В обозе есть запас палаточной ткани – немного, но должно хватить.

– Вот

и хорошо. – Катон с некоторым усилием отвел глаза от детей и вышел из загородки через узкие боковые воротца. Здесь он обернулся к двоим легионерам, что первыми заступали в караул: – Глаз с них не спускать. И чтоб пальцем их не трогать, ни при каких обстоятельствах. Даже если попытаются сбежать. Понятно?

– Так точно, господин префект.

Катон направился в сторону своей палатки, рядом с которой была возведена загородка поменьше. Он остановился у грубо отесанных кольев. Здесь стояли на страже двое дюжих немолодых легионеров. Подойдя к Макрону, префект кивком указал на них и вполголоса поинтересовался:

– Это надежные люди?

– Лучшие. Выбрал их сам. Вояки хоть куда, оно по ним и видно. В полночь их сменят еще двое моих ветеранов. С Каратаком, если он что-нибудь учудит, справятся шутя.

Катон удовлетворенно кивнул, после чего перевел разговор на неприятную, но тем не менее неизбежную тему:

– Макрон, мне как можно скорее нужна сводка по обоим твоим подразделениям: сколько ребят и в каком виде вернулись из боя.

– Составлю, – кивнул тот. – И список погибших тоже. Я обо всем позабочусь. А тебе, господин префект, нужно отдохнуть. На ногах вон еле стоишь…

– Да ладно тебе, – улыбнулся Катон устало. – К тому же при такой непогоде сон не больно-то идет.

Они отсалютовали друг другу, после чего Макрон направился к себе в палатку заниматься работой, требующей исключительно трезвого ума: выяснять участь людей, ушедших сегодня в бой. Что до Катона, то он после сражения сделал примерный подсчет: получалось, две трети его людей остались живы. А за ночь прибудут и другие: вернутся те, кому сейчас обрабатывают раны. Тех, кто получил более серьезные ранения, с поля боя унесли в палатки к хирургам. Многие из этих солдат поправятся и возвратятся в свои подразделения, с гордостью демонстрируя товарищам свои свежие шрамы. Для некоторых же солдатское житье подойдет к концу. Через какое-то время их отправят в отставку, и жить им предстоит лишь на свои сбережения, имеющуюся долю от военной добычи да небольшое пособие из императорской казны в качестве поддержки. Людям, покалеченным на войне, заработок в жизни найти сложно, и если только по возвращении их не ждет семья, то жизнь им уготована откровенно убогая. Если поразмыслить, то счастья и везения им перепадет лишь на малую толику больше, чем тем, кто умер от ран.

Было время, когда Катон откровенно терзался, мысленно представляя, что и сам окажется в этом бедственном положении: сломленным, искалеченным бедолагой, влачащим жалкое существование на улицах Рима или какого-нибудь провинциального городка. С женитьбой на Юлии эти ставки возросли еще больше. Примет ли она мужа, изувеченного войной? Даже если она его не бросит, то тем ужаснее, тем горше участь: жить с ее жалостью в качестве неизбывного спутника. Жалость, которую когда-нибудь разделит и их дитя. Сносить такое будет невозможно, уж лучше наложить на себя руки. Впрочем, он уповал на то, что такая судьба все же обойдет его стороной. Нынешняя победа, безусловно, положит конец самой мрачной из опасностей, что нависала над новой провинцией. Без Каратака, способного сплотить здешние племена, сопротивление Риму рассыплется.

С глубоким вздохом Катон кивнул одному из легионеров, что караулил вход в загородку:

– Открывай.

Караульный сделал, как приказали, и отступил на шаг в сторону, пропуская префекта. Катон, пригнувшись на входе, зашел внутрь. Ширина и длина загородки составляли не больше пяти шагов, а стены представляли собой частокол вышиной в полтора человеческих роста. Префект одобрительно кивнул: убежать отсюда практически невозможно, особенно учитывая, что узник надежно скован по рукам и ногам. Каратак сидел посредине своего узилища, прислонясь спиной к столбу, к которому были прихвачены цепи. Увидев, что в загородку кто-то вошел, он поднял голову и сквозь дождь дерзко вперился взглядом в Катона.