Братья-соперники

Полевой Петр / Пётр Николаевич

«Матерь Божия! Преподобный Сергий, Чудотворец милостивый! Сжальтесь надо мною, грешною, преступною, пошлите мне утешение в лютой скорби моей! Сохраните мне его – радость мою, свет очей моих! Пусть я одна поплачусь за все мои прегрешения – лишь бы он был перед вами и чист, и прав! Лишь бы его не коснулась карающая Десница!»

И вот, напрягая последние усилия, царевна спешит спуститься с пригорка и подходит к мосту, перекинутому через глубокий овраг под самыми стенами обители, на средине рассыпанного около нее посада.

А навстречу ей от Святых ворот отъезжает всадник, окутанный в охабень и сопровождаемый десятком конных вооруженных слуг. Завидев

царевну, всадник быстро соскакивает с лошади, бросает поводья на руки слугам и спешит навстречу Софье.

– От ближнего боярина и Оберегателя, князя Василия Васильевича Голицына с грамоткой к тебе, благоверная царевна! – громко восклицает он, поднимая над головою письмо и низко кланяясь царевне. – Многолетнего тебе здравия желаю и поздравляю с победой над злочестивыми бусурманами! – весело говорит посланец, подавая письмо в руки царевне.

Но царевна уже не слышит слов его; с широко раскрытыми глазами, бледная, растерянная, она берет трепетными руками письмо, вскрывает его и поспешно, на ходу, не уменьшая шагу, пробегает строки, исписанные мудреными крюками… Потом, обращаясь к своим спутникам, с просиявшим лицом восклицает:

– Победа! Победа! Слава Богу нашему, помиловавшему нас через князя Василия Васильевича!

– Честь и слава князю Василию Васильевичу! – в один голос восклицают все спутники царевны.

– Победа, победа! – восклицает вне себя царевна, входя в Святые врата обители, забывая даже перекреститься на воротную икону и показывая издали письмо вышедшему ей навстречу игумну и братии. – Победа! Победа! Звоните в колокола, служите молебны! – еле слышно лепечет она обступившим ее инокам и в изнеможении упадает на ступени паперти, заливаясь горячими, благодарными слезами…

XXVII

Неделю спустя после торжественных молебнов о победах, одержанных князем Василием над «злочестивыми агаряны», князь Борис Алексеевич также получил письма с юга, от иноземцев, принимавших участие в походе, и эти письма представили ему дело в настоящем свете. Победы князя Василия оказались простыми стычками с неприятелем, на этот раз успешно отраженным сильною артиллерией, бывшею при войске князя Василия. После этих стычек войско русское подошло к Перекопи и стало под стенами этой ничтожной крепости, между тем как князь Василий вступил с ханом в переговоры. Переговоры были преднамеренно затянуты ханом; он знал, что имеет дело с вождем нерешительным и слишком осторожным… И действительно, князь Василий вдруг испугался того, что войско его будет терпеть нужду в воде и корме, если долее простоит на месте, нежданно отступил от Перекопа и быстро стал удаляться от пределов Крыма, лишь издали преследуемый озадаченными его отступлением татарами. Сообщая об этом, иноземцы негодовали, писали, что и войско ропщет на князь Василия, что все им недовольны и даже поговаривают, будто бы он подкуплен ханом.

– Враки! – воскликнул князь Борис, бросая письмо на стол. – Не подкуплен он! Изменником и не был, и не будет! А беда вся в том, что он не воин. Не за свое дело взялся! С пером в руке в Посольском приказе его не заменишь, и не собьешь, и не опутаешь! А в поле вышел – и растерялся! Нет взгляда орлиного, нет сметки воеводской… А тут еще, чай, отсюда письмо за письмом шлют: «Свет Васенька, приезжай скорей!» Да и у самого мурашки за спиной бегают, как бы тут Шакловитый чего не напрокудил!.. Только ты, Лев Кириллович, сделай милость, покамест эти вести про себя храни, и никому – ни слова…

– Будь спокоен, Борис Алексеевич! Ты знаешь, умею ли я хранить тайну. Да, кстати, ты не забыл ли, что нас ждет там «богомолец»-то твой с докладом?

– Спасибо, что напомнил! Я тут, зарывшись в письмах, и точно позабыл

о нем… Эй, люди! Кто там есть?

В комнату вошли двое слуг.

– Ввести сюда монаха, что пришел в обеде из-под Симонова.

Слуги вышли и несколько времени спустя вернулись с монахом в потертой и засаленной свитке, перетянутой широким порыжелым кожаным поясом; ноги его были обуты в лапти с оборами; на голове была дрянная скуфейка, надвинутая на самые брови; а в руках суковатая палка вместо посоха.

«Богомолец» князя Бориса низко ему поклонился и стал молча у притолоки двери. Когда слуги удалились, притворив за собою дверь, князь Борис и Лев Кириллович указали монаху налево, на дверь моленной палаты, и между тем как Лев Кириллович остался на прежнем месте у стола, князь Борис с «богомольцем» ушли в моленную.

– Ну, что новенького? – спросил князь Борис, усаживаясь в спокойное кресло.

– Да не што… все победам радуемся, князь Борис Алексеевич! – сказал с улыбкою Ларион Елизарьев, снимая с себя скуфейку и проводя рукой по густым волосам. – Вчера государыня царевна изволила нас жаловать. Всем строевым стрельцам, что эти дни на стенном карауле в Кремле да в Китае были, изволила жаловать по рублю на человека, а нам, начальным людям, по пяти рублев. По всем московским монастырям вклады богатейшие разосланы, а Федору Леонтьевичу приказано на днях готовиться в поход – везти в Троицкий монастырь богомольную царскую грамоту по случаю побед, одержанных над крымцами, да кулек денег настоятелю лавры архимандриту Викентию.

– Царскую грамоту? – произнес медленно князь Борис. – Как же это так – коли она обоими царями должна быть подписана, а один-то царь отсюда за сто за двадцать верст? Ну кто ж за него-то подпишет?

– Это, князь Борис Алексеевич, не нашего ума дело и нам неведомо. Что знаю, то и сказываю.

– Ну да ладно! Недолю уж теперь ей царством мутить! – как бы про себя проворчал князь Борис. – А как насчет денщиков у Шакловитого? Уладил все, как было приказано?

– Все, батюшка-князь, улажено по твоему приказу. Из пятерых, что были у Федора Леонтьевича в денщиках, по моему совету он четверых сменил, и я ему представил все из наших молодцов: Федора Турку, да Ивана Троицкого, да Капранова Михайлу. И как ему сказал, что на него потешные конюхи зубы точат, так он, по моему уговору, никуда без тех своих денщиков и носу не показывает.

– Ну и ладно! Значит, каждый его шаг будет ведом… Никуда от нас не увернется.

Затем князь Борис поднялся с кресла, подошел к углу под иконами, где на особом столе стоял у него окованный железом ларец с вышкой, отпер вышку маленьким ключиком с органною игрою и вынул оттуда тетрадь на четырех листах, писанную полууставом, да письмо, писанное другим почерком.

– Вот возьми это письмо и эту тетрадь и припрячь их подальше, до времени, – сказал князь Борис Лариону Елизарьеву. – И каждый день, под вечер, ходи мимо нарышкинских хором, что на Варварке. Как увидишь на крайнем окне к саду шандан со свечою, так тотчас пробирайся задами через сад, к прудочку – там свидимся и там получишь от меня последние наказы.

– А с докладами сюда быть больше не прикажешь? – спросил Ларион, взглядывая с недоумением на князя Бориса Голицына.

– Повремени докладами. Дам знать, коли мне нужны будут вести. В том только случае сам приходи, коли что будет зело потребно знать… И как-то тесно держись с Федькой, чтобы всегда у него быть под руками – чтобы ты не проронил ни слова его или царевнина. И чуть что – если сборы какие в Кремле или между стрельцами смута какая, – сейчас чтобы скакал сюда кто ни на есть из наших молодцов!.. Те кони, что я тебе пожаловал, по вся дни у тебя на стойле должны стоять оседланы… Слышишь?