Братья Ждер
Шрифт:
Люди сгрудились вокруг, аж дохнуть стало трудно. Все знали, что старшина Некифор близкий князю человек. Служил он раньше и князю Богдану, покойному родителю Штефана. Некифор — сухощавый крепкий старик, длинные усы его как будто свиты из узловатых веревок. На шапке он носил княжеский знак, а в правой руке сжимал чекан [15] . Когда он говорил, то слегка косил глазами и морщил нос. Лицо его, заросшее редкой, словно выщипанной гусями бородкой, изрезано было морщинами. Ему уже перевалило за семьдесят, но волосы у него оставались черными. Только левая бровь поседела — отметина давней раны.
15
Чекан — топорик на длинной рукоятке.
— Коли охота вам, добрые люди, узнать, по какой причине едет сюда господарь на престольный праздник святой обители, то навострите уши и послушайте,
— Говори, старшина, — отозвались крестьяне. — Говори, не тяни, как бы жены наши не захворали от нетерпения.
— Что ж, тогда скажу, люди добрые, только начать придется издалека.
— Начни издалека, милый человек, только не томи душу, не держи нас в неведении.
— Так слушайте же, люди добрые. Его светлость Штефан-водэ [16] едет на престольный праздник святой обители ради того, чтобы встретиться с Некифором Кэлиманом. Чур тебя, нечистая сила!
Мужчины захохотали басом, женщины вторили им тоненькими голосами.
— Чур тебя, нечистая сила! — продолжал старшина, поводя носом влево и кося глазом. — Да будет вам известно, что светлый князь назначил мне на этом самом месте срок суда над моими обидчиками. Я уж не раз бывал по этой тяжбе в стольном городе Сучаве. А теперь князь Штефан послал мне весть и повелел явиться сюда в день вознесения господня. У меня с князем старая дружба, со времени одной свадьбы в Реусень, — тому уж шестнадцать лет. Слыхали вы про село Реусень?
16
Водэ — титул князя-правителя в придунайских княжествах.
— Слыхали.
— Чур тебя, нечистая сила! Добро! В ту пору княжил Богдан-водэ. И пригласил его на свадьбу своего сына боярин Агапие Чернохут. Непременно хотелось ему иметь посаженым отцом князя Богдана. В осенний мясоед, после сбора винограда, князь Богдан и отправился на свадьбу. А я, старшина государевых охотников, навьючил на коней восемь косуль, двадцать семь корзин озанской [17] форели и не мешкая отправился с двумя своими помощниками в указанное место. Переправился я через Серет-реку, гляжу, едут чужеземные ратники. Удивился я. А они спрашивают: «Куда путь держишь?» Я им отвечаю: так, мол, и так — рассказал все как есть. А они, не долго думая, отобрали у меня и рыбу и косуль, а меня в полон взяли. Что тут делать бедному человеку? Покорился я. Но все прикидываю — зачем пожаловали эти ляшские ратники, любители государевой дичи? А едут они туда, куда и я путь держал. И о чем все раздумывает и шепчется с другими тощий боярин с восковым лицом и жидкой бороденкой? Только позднее узнал я, что это был князь Петру Арон. Как только они оставили меня в селе за Серетом на попечении стража, упал я наземь и закричал, что умираю, пусть приведут пола — читать отходную. Караульный бросился за попом, а я тут же прянул на ноги, вскочил на коня этого самого стражника, да и был таков. Скачу напрямик через лес и на вершине холма, с которого видно село Реусень, нагоняю ватагу боярских сынов, а среди тех боярских сынов вижу: смеется беззаботно тот самый Штефан, от которого я нынче жду правого суда. Княжич ехал, ни о чем не ведая, со своей свитой на свадьбу. Я ему тут все обсказал, как было: пусть, мол, поостережется и спешит. Не видать было, чтобы он заробел, а вот поспешить — поспешил. Чур тебя, нечистая сила! На околице села, глядим, скачут слуги господаря Богдана, а за ними вдогон — чужие ратники. «Захватили государя, кричат. Скинули арканом на землю и зарубили. Теперь ищут Штефана!» А село так и гудит в вечерней мгле. И конные с факелами скачут в нашу сторону. Вижу — княжич сбрасывает с себя доломан, швыряет в пыль соболью шапку, хватается за саблю и подбадривает свиту. Чур тебя, нечистая сила! Ну, думаю, дело дрянь. Стало быть, Чернохут продал князя Богдана тому самому боярину с жидкой бородкой и восковым лицом. А коли он продал государя Богдана, то, значит, и тебе, княжич, не миновать аркана и меча. Так что уж лучше схвачу-ка я твоего коня за повод, поворочу его за своим и поскачем к лесу, от беды подальше. А там уж пусть свершится господня воля. Так я и сделал, люди добрые. А княжич, хоть ростом и невелик, забился, заскрипел зубами. Я его не отпускаю. Ударил он меня рукоятью сабли по голове. Я закрываю глаза и еще крепче прижимаю его к себе. Стал он бить меня, ударил по лбу и левому виску, кровью залил. И теперь еще рубец, виден около брови. Вот тогда-то я и понял, что старая кость крепче в беде. Так мы и пошли скитаться с княжичем по чужим краям, покуда не настал час и господь не поставил его на родительский престол. А я отправился домой и стал там старшиной. Нашел сынов в добром здравии и порадовался. Жена к тому времени еще больше прибавила в теле — этому я тоже порадовался. А вотчину забрали у меня, — тут уж было не до радости. Жена утешает: все, дескать, от господа. Зато нашел я и прибыль в доме: чужого младенца. «И этот тоже от господа?» — спрашиваю. «Тоже», — отвечает баба. Вот с той поры и ведется моя тяжба за вотчину, Штефан-водэ определил мне крайний срок — сегодня. Чур тебя, нечистая сила!
17
Озана — горная речка.
Давиденская крестьянка, дородная и острая на язык, не замедляла спросить старого Кэлимана:
— Сделай милость, старшина, расскажи, как же ты поступил, когда нашел в своем доме такую проруху и такую прибыль?
Некифор Кэлиман скосил в ее сторону нос и глаза и увидел, как она подталкивает локтем своего соседа.
— Женщина, — заговорил он, зажмурил один глаз, сморщив щеку и скривив рот, — поглядеть на тебя, так ты, наверно, держишь постоялый двор на шляху.
— Правильно, — гордо ответила она.
— А человек, что рядом с тобой, — твой куманек?
— Правильно.
— А муж остался двор сторожить?
— Ага!
— Чур тебя, нечистая сила! Что же, охотно отвечу на твой вопрос, только невдомек мне, чему смеется честной народ? Теперь, когда все кругом угомонились, скажу: видите, и колокол уже не гудит. Пройдет малое время, и он возвестит прибытие господаря. Будет работы всем звонарям и тут, и в храме святого Иоанна, и у Введения, чтоб услышали святые на нижнем небе и послали весть повыше. Так, мол, и так, князь Штефан следует в Няменскую обитель. А там он перво-наперво протянет руку с булавой и сотворит правый суд по давней, двенадцатилетней тяжбе Некифора Кэлимана. Так вот, недолго засиделся я в Вынэторь, когда увидел, что от вотчины моей осталась половина, а виноградник в Бэйчень отнял у меня пыркэлаб [18] Чопей. Чур тебя, нечистая сила! Года не прошло, как сел я на коня и поехал после светлой седьмицы к государю в Сучаву. Приехал в воскресенье на святого Фому. Гляжу: на крепостных стенах — воины. Вход заказан. Прежней кутерьмы у ворот не видать. Стража преграждает мне копьем путь: «Нельзя!» — «Как так нельзя! Я — Некифор Кэлиман, приятель государев». — «Отойди на два шага, — приказывает стражник, — и жди!»
18
Пыркэлаб — боярский чин, начальник крепости и правитель окрестных волостей.
Взяла меня тогда тоска. Чур тебя, нечистая сила! — думаю. Выходит, и дружба в Молдове столь же коротка, как и княжеская власть. Прав был преосвященный Феоктист, когда, выйдя на Поле справедливости [19] помазать Штефана на княжение, вздыхал и жаловался, что в нашей стране власть устанавливается на недолгие годы, а то и на месяцы. Столько довелось ему помазать князей на царство, что правая рука у него заболела. Вот, к примеру, он помазал сына Богдана-водэ в дни святой пасхи. Чья очередь настанет на рождество?
19
Поле справедливости — большое поле на окраине Сучавы, где, по преданию, в древности творили суд. Штефан был там помазан иа княжение.
Горемычная страна! Если и Штефан начнет гулять на свадьбах, то не миновать и ему аркана. Но я- то знал, что он человек умный и осмотрительный. Вижу — стражу завел надежную. И не пирует, а собирает войско. А вдруг начнет заигрывать с боярами, как делали все сыны Александру Старого? В молдавской земле правят верхние бояре, а у князей власть больно уж недолгая. Оттого-то и горевал владыка Феоктист.
Гляжу, едут на конях бояре, за ними — слуги. Стража скрестила копья. «Что ж, — думаю про себя, — это уже похоже на порядок». И радуюсь. В таком случае и на правду можно надеяться.
Стоим, ждем — вдруг заиграли трубы. Бояре расступились. Выезжает на коне князь, за ним — воины. Все мы поклонились. Потом опустился я на колени и низко понурил голову.
Князь остановился. Сердце у меня екнуло, когда он заговорил.
«Подними глаза, старшина Кэлиман, — приказывает государь. — Понимаю, что пришел ты бить челом о беде своей. Отныне получишь знак для свободного входа в княжескую крепость. Говори».
И откуда у меня только смелость взялась!
«Светлый князь, говорю. Настанет, возможно, час, когда мое дело рассудит боярская рада, та самая, где государь и вельможи его правят державные дела. А ныне я пришел пожаловаться моему молодому приятелю».
«Ступай в крепость и жди!» — повелел мне государь.
Вокруг него теснятся конники в кольчугах и шлемах. А в крепости я тоже увидел немало добрых воинов, и порядок был отменный.
«Приятель мой ведет себя разумно», — решил я про себя.
Подошли ко мне служители и повели в какую-то келью.
«Государь велел угостить тебя, — объяснил мне один из них. — Подожди тут до полудня, старшина Кэлиман; у его светлости дела в городе. Назначает пошлины львовским купцам. А как разделается с купцами и вернется в крепость, примет варшавских послов с грамотами. Князь Штефан-водэ повелел ляшским панам отдать в его руки Петру Арона, погубителя его отца».