Братья
Шрифт:
— А впрочем, — подумал он, — мало ли похожих часов на свете».
Подумал и ничего не сказал. Но с этой минуты старался постоянно находиться рядом с Павликом. Ему казалось, стоит только отойти и с ним что-нибудь случится. Марьсильна сразу это заметила и пересадила Павлика в столовой за стол к Владику, а Аркашку — к малышам. Бегемот был счастлив. Малыши ели мало, и вся оставшаяся еда доставалась ему.
Однажды, заглянув в библиотеку, Владик увидел детдомовскую прачку Анну Ивановну в окружении девчонок. Прачка что-то рассказывала. Была здесь и Светка Березкина. Владик сел поближе, чтобы обратить на себя внимание, но Светка, увлеченная рассказом, казалось, забыла саму себя. Поерзав на скрипучем стуле, Владик раскрыл
— Не дай бог, девоньки, никому такое пережить! Как война к Петрозаводску подкатила, мне только-только шестнадцать годков исполнилось. В школе, где я училась, госпиталь организовали. Я и пошла санитаркой работать. Брат мой Коля на радиоузле работал, сестра Марина в почтальонках ходила. К тому времени вражеские войска уже заняли поселок Деревянное. Началась эвакуация тех, кто еще оставался в городе. Мы все попали на одну баржу, предпоследнюю, что из Петрозаводска уходила. Днем, 28 сентября. Маленький буксирный пароходик тянул нашу баржу к Ивановским островам.
— Баба Аня, а почему днем? — перебила ее Светка. — Вас же подстрелить могли?
— Могли, — согласилась баба Аня, — видно торопились красные командиры нашу баржу поскорее в озеро Онего вытянуть. За Ивановскими островами нас никакие бы снаряды не достали. Да не думала я о том. Радовалась, что все мы вместе. Вишь, не знала еще, что такое война. На барже была в основном молодежь. Тут же, в центре палубы, стояли большие цистерны с бензином и спиртом. Кто их поставил и зачем до сих пор не знаю. У сестры началась ангина. Осень стояла, заморозки ударили. У нас в чайнике замерзла вода, а Марина все пить просила, бредила, маму звала. Мама наша умерла задолго до начала войны.
Так мы благополучно доплыли почти до самых Ивановских островов, к выходу в открытое озеро. На пароходике, что тащил баржу, все позвякивала какая-то железка, мирно так, как кузнечик в знойный день. Вдруг что-то грохнуло. Сразу не поняли — что. А это на нашей барже разорвался финский снаряд. Аккурат в одну из цистерн попал. Горящий бензин потоком хлынул на палубу. Какой-то матросик с буксира перерубил топором канат и пароходик стал уходить. Мгновением раньше с баржи на палубу пароходика прыгнула девушка. Это была наша соседка по квартире Надя Спиридонова. Она работала в горкоме партии инструктором. Видно, Надя сразу догадалась, что капитан решил спасаться бегством. Вскоре баржа наша превратилась в большой костер. Стоял такой треск, что почти не было слышно криков. Марину я почти сразу же потеряла. Видела, как брат Коля прыгнул в горящую воду. За него я была спокойна, он прекрасно плавал. У самого борта я заметила какую-то женщину. На ней горела одежда. С трудом узнала в этой женщине Катю с почты, где работала Марина. Красавицу Катю. Какие прекрасные, густые волосы были у нее! Огонь слизнул их мгновенно. Я даже не плакала, стояла как истукан. Будто деревянная. Опомнилась, подбежала и толкнула Катю. Как еще я могла помочь ей, если под ногами уже горела палуба? Катя упала в воду. Я зажмурилась и прыгнула следом за Катей. Дна не достала. Какая-то сила, вишь, вытолкнула вверх. Солдатские валенки, что старшина госпиталя на прощанье подарил, от воды намокли и потянули меня вниз. Сбросила их. А спасло меня, девоньки, мое пальто. Я с ним не расставалась. Когда папа умер, мама перелицовала на меня его старое драповое пальто. Пальто болталось на мне как на вешалке. Мама всегда все шила нам на вырост. Это была единственная вещь, что досталась мне от родителей. Старинный тяжелый драп, как пробка, не намокал и не тонул. Так мама с отцом, сами того не зная, спасли меня.
Среди тонущих людей плавали две большие собаки. Им, вишь, тоже было страшно. Они бросались к людям, которые еще чудом держались на воде, лезли на плечи. Человек навеки исчезал в горящей воде. Одна собака проплыла рядом. Я успела поднырнуть, и она меня не заметила. Я постоянно подныривала, иначе
Нам еще повезло. Хоть кто-то спасся. А на последней барже, которая уходила из Петрозаводска, были женщины и дети, старики да старухи. В основном жители Сулажгоры. Есть такой район в городе Петрозаводске. К тому времени начались сильные морозы, и баржа застряла во льду. Эту баржу нашли потом у Большого Климецкого острова. Замерзли все сто с лишним человек. Когда болею сильно, мне одно и то же видение приходит — баржа та заледенелая. Хоть я никогда и не видела ее. Так, девоньки, жутко станет, что криком кричу иногда…
Владик оглянулся. Девчонки сидели, тесно прижавшись к прачке, а в глазах у них — слезы. Владик усмехнулся. Нарочно грохнул стулом и ушел. Ничем не тронул его рассказ прачки, ничем. «Подумаешь, солдат в юбке, — думал он. — Нашла о чем рассказывать! На войне еще и не такое бывало. Сам читал. Да и в кино видел…»
Вскоре Владик получил письмо от матери. Та писала, что находится на излечении. Лечить, вероятно, будут долго, год, а может и два. «Так что, сынок, — писала мать, — наберись терпения. Поживи пока в детском доме. Слушайся воспитателей. А если кто тебя водку пить заставит, плюнь тому в морду! Отец твой из-за нее, проклятой, на улице сдох! Я который год лечусь, да все не вылечусь! Попомни, сынок, материны слова…»
Письмо было длинное, жалостливое, совсем не похожее на мать. Владик читал и перечитывал десятки раз одни и те же слова, и на глаза сами собой навертывались слезы.
Светка Березкина подошла к Владику совсем неожиданно.
— Привет, Кораблев! Говорят, письмо от мамы получил?
— Получил, — ответил Владик, — а тебе-то что?
— А мне матка совсем не пишет, — сообщила Светка, почему-то называя мать маткой, и вообще было непонятно, зачем она это сказала ему. То, что Светка спросила о письме, ничего такого не было. Письма в детдоме получали не все и не часто. Считалось в порядке вещей подойти и поговорить со счастливчиком, которому родители вдруг написали письмо.
— Сама_то пишешь ей? — спросил Владик.
— Очень надо! — вспыхнула Светка. — Я ей уже, наверное, сто писем написала, а она хоть бы на одно ответила. Очень надо такой писать!
— Она у тебя неграмотная, что ли?
— Неграмотная? — фыркнула Светка. — Моя-то неграмотная? Она же учительницей в школе работала, в младших классах.
А теперь?
Синеет каждый день.
Как синеет?
— Ну, говорят так, «синеет», — засмеялась Светка, — пьянствует значит!
— Лечиться ей надо, — солидно сказал Владик, — моя вот пишет, что лечится от алкоголизма.
— Сознательная она у тебя! — то ли с завистью, то ли с насмешкой сказала Светка.
— Курить хочешь? — спросил Владик, нащупав в кармане подарок Министра.
— Папиросы? — деловито осведомилась Светка.
— Сигаретка. Только помятая немного, — смущенно сказал Владик.
Они выкурили сигаретку, пуская дым в форточку.
— А ты, Березка, молодец, совсем как парень! — похвалил ее Владик.
Светка зарделась от похвалы и в знак признательности рассказала ему, как мать часто закрывала ее на ночь в холодном вонючем туалете, а сама устраивала попойки. Как скверно и трудно жилось ей у матери, как научилась она воровать и курить. Владик рассказал ей о себе. Так они узнали друг о друге почти все.