Бразильская мелодия
Шрифт:
— Если бы вы знали некоторые вещи, вообще не стали бы организовывать убийство Асенова. Вас слишком увлекла забота о собственном алиби. Вы забыли, что рядом с убийцей постоянно действовал его наставник. И эту роль играли вы!
— Вы тоже забываете о некоторых элементарных вещах, — пожимает плечами Филип. — Я вовсе не обязан доказывать свою невиновность — вы должны доказать мою вину.
— Именно этим я и занимаюсь. И должен сообщить, что конец уже близок. Но может быть… МОЖЕТ
При всем желании не могу признать того, чего не было.
— А как объяснить операцию со снотворным?
— Что—то не улавливаю вашу мысль, — нагло говорит Манев. — Не понимаю, о чем вы говорите.
— О том, как вы инструктировали Магду.
— В самом деле не могу понять, — продолжает изображать недоумение Филип.
— А вот Магда все поняла и даже дала письменные показания.
— Таких старых ваших клиентов, как Магда, вы можете заставить написать все, что угодно. Тем более, у Магды на меня зуб…
— Вам все еще удается сохранять спокойствие, Манев. Но дело тут не в силе вашего характера, а в убеждении, что вам ничто не грозит. Вы продолжаете верить в непогрешимость своей комбинации. Но она уязвима хотя бы потому, что в ней замешано более одного человека. Не вы хозяин своей судьбы — она в руках другого. И у вас нет никакой возможности войти с ним в контакт, повлиять на него или — в случае надобности — убрать его. Этот другой человек, Манев, решает вашу судьбу!
Нажимаю кнопку звонка и приказываю лейтенанту:
— Уведите его.
Удар силен, и Филип, несомненно, это почувствовал, хотя на лице его, кроме короткого испуга, ничего не отразилось. Чтобы понять всю силу нанесенного удара, нужно время, а времени ему хватит.
Вот у меня со временем плоховато. Мне позарез необходимы две вещи, чтобы нокдаун превратить в нокаут. Две вещи, две.
Смотрю на часы и иду к шефу с коротким докладом.
— Ждал тебя. Садись, — говорит полковник, что на его языке означает: «Только теперь явился? Давно должен был прийти. И это называется быстрой работой?»
Сажусь и начинаю докладывать о самых свежих результатах следствия.
— Кури, если хочешь, — говорит шеф к концу доклада, что означает: «Признаю, ты не тратил время попусту». — Надеюсь, мы близки к завершению. С твоим планом я в принципе согласен. Но, говоря «в принципе», имею в виду точное соблюдение правил. Ты, Антонов, специалист своего дела, но иногда хочешь быть умнее тех, кто эти правила составлял… С иностранцами надо действовать тактично. И вообще никакой самодеятельности.
После этого замечания, необыкновенно длинного для моего шефа, он направляется к столу.
— Желаю успеха, — улыбается
Спускаюсь по лестнице, сажусь в машину, которая ждет меня у подъезда, и отправляюсь искать эти самые «две вещи».
«С иностранцами — тактично». Это и я знаю, но иногда в ответ на твое тактичное поведение они совсем нетактично ухмыляются тебе в лицо. Они знают, что сделать им ничего нельзя, и поэтому отказываются от своих изысканных манер.
Прихожу к одному своему приятелю из внешторгового предприятия, однако ничего обнадеживающего не слышу в ответ. Он пожимает плечами, бормочет «знаю, знаю», «посмотрим», «не могу ничего сказать» и вообще проводит устную инвентаризацию всех этих слов—паразитов, которые обычно пускают в ход, когда хотят выйти из игры.
— Директор здесь? — спрашиваю я его.
— Зачем тебе директор? И он тебе скажет то же самое.
— Возможно. Но я хочу услышать это своими ушами. Директор действительно говорит мне то же самое, но с некоторым оттенком надежды на успех.
— Хорошо, попытаемся, — отступает он под моим напором. — Ничего не обещаю, сами понимаете, но поищу способ. Если его интересы окажутся сильнее чувств… В общем, попробуем.
Выхожу с тягостным ощущением, что первая из этих «двух вещей» выскальзывает из моих рук, как мокрое мыло.
Остается вторая. Тут по крайней мере не нужно думать о такте, которого, возможно, мне вообще недостает. Инициатива целиком в моих руках…
— А, вы еще не закончили туалет? — приветливо говорю, входя в комнату двух молодых приятелей.
Моньо уже одет и приглаживает свой соломенный чуб. А Спас еще бреется, сидя перед ночным столиком. В комнате, как и в каждом холостяцком убежище, пахнет дешевым одеколоном. Из магнитофона доносятся знакомые такты «Бразильской мелодии», заглушаемые, к моему удовольствию, жужжанием бритвы.
Моньо пытается улыбнуться и выдавливает неловкое «здравствуйте». Спас лишь бегло смотрит на меня и продолжает бриться.
— Симеон, — говорю я, обращаясь к Моньо, — ты, я вижу, уже собрался уходить. Я тебя не задерживаю.
Моньо испаряется, и я располагаюсь на его кушетке, которая кое—как прикрыта одеялом.
— Ваш приятель пытался вас бросить. Задержали его в последний момент на границе.
Спас прерывает бритье и смотрит на меня:
— О ком вы говорите?
— О вашем ближайшем приятеле — Филипе.
— Задержали на границе?
— Именно.
— Не ожидал от него подобного, — бормочет Спас.
— Чего не ожидали? Что он перейдет границу или что бросит вас?