Breakfast зимой в пять утра
Шрифт:
Закинув чемодан в багажный отсек, я протиснулся узким коридором к своему купе, раздвинул дверь-гармошку. «Черт возьми, и это – первый класс?» – подумал я, глядя в тесный пенал с двумя полками. Нижняя полка-диван располагалась на уровне моих коленей, верхняя в нерабочем положении пласталась по стене.
– Думаю, вам будет удобно, мистер, – проговорила проводница, горячо припечатав могучей грудью мою спину. – Пожелаете отдохнуть, поверните эту ручку, здесь все написано. Через два часа можете подняться на второй этаж, в ресторан, вас ждет ужин. Будут вопросы – на этой панели кнопка вызова проводника.
Она вышла. Я остался в купе с чувством неясной досады. Этот казарменный аскетизм обстановки купе первого класса, ожидание ужина, которое наверняка внесет беспокойство в сладость дневного сна… Да и какой, к черту, ужин, когда солнце даже не спустилось к горизонту?!
Продолжая мелочно брюзжать, я повернул ручку дивана. Преломившись с липким
Поезд подбирал последних пассажиров. Громко топая и переговариваясь, кто-то занимал соседнее купе. Устроившись, там потребовали кофе со сливками. Голос проводницы оповестил, что кофе, сливки, хрустящие хлебцы, сок, апельсины, сахар, джем – все это ждет пассажиров на площадке второго этажа, у входа в стеклянную галерею на крыше вагона…
Между тем поезд снялся с места и принялся не спеша пересчитывать светильники туннеля, устремляясь на волю. Черный глянец стекла размывал подступающий из зева туннеля дневной свет – и вскоре он резко и радостно ворвался в сумрак купе. Вновь проем окна принялся фотографировать панораму Чикаго. Но Чикаго уже не был для меня таинственным городом, полным романтики из гангстерских фильмов, теперь я мог сказать: я видел Чикаго своими глазами. Смешное брюзжание рассеялось, ушло как вода в песок. Память удерживала прекрасный город – могучий, величественный город людей. Фоторама окна быстро проявила уже знакомый купол стадиона, потом его сменили два огромных корабля, покрытых голубоватой наледью. Вдоль окна протянулась длиннющая шеренга яхт, что стояли у своих причалов, прокалывая низкое небо пиками бесчисленных мачт. Яхта – особая гордость жителей Нового Света. Американцы проживали разные этапы «национальной привязанности» – автомобили, самолеты, компьютеры, Интернет, – но все эти этапы сопровождала одна неизменная страсть – яхта. Она стала олицетворением американского образа жизни. Яхта – символ богатства и свободы. Многие американцы, которым не по карману роскошная яхта, живя вблизи воды (а то и не вблизи), нередко имеют что-нибудь плавающее – лодку, парусник, скутер, катер… Это увлечение объясняется тем, что Америка, в сущности, гигантский остров, заброшенный судьбой в океан, далеко от берегов Старого Света, колыбели многих эмигрантов. И как каждый островитянин испытывает мистическую тягу к воде, так миллионы американцев мечтают о собственной яхте.
Спать, как ни странно, мне расхотелось – предвосхищая скуку одинокого вечера, надо подготовить себя к полноценному ночному сну. К тому же мысль об ужине возбуждала меня своей романтической тайной…
Славный подарок преподнесла мне дочь – такую поездку. Память скакнула лет на тридцать назад, когда дочь десятилетней девочкой входила в сознательный возраст. Нельзя сказать, что тогда у нас было взаимное понимание. У жены – да, дочь с ней жила душа в душу, так мне казалось сквозь шоры мелочного отцовского эгоизма… С каких пор я почувствовал настоящее отцовство, то есть физическую ответственность за судьбу существа, которому дал жизнь? К сожалению (или к счастью), я не имею опыта полноценного отцовства – у меня единственная дочь, а это совсем особый случай. Человек, обладающий двумя глазами, не может представить себе ценность каждого из них в отдельности, пока не станет одноглазым, – этот жестокий пример мне кажется точным как никакой другой… Судьба единственного ребенка как-то «концентрированно» тревожит родителей. И тем горше ощущается разлука, пусть лишь разлука эмиграции…
Но все уже в прошлом. И ее детский садик, и школа с институтом, замужество, эмиграция, развод, вольная жизнь, второе замужество, бизнес… Теперь она сорокалетняя женщина, которой никто не даст больше тридцати, – высокая, смуглая от калифорнийского солнца, с великолепной фигурой, с лицом южноамериканской киноактрисы, омытом водопадом черных волос. И это красивое, удачливое – трижды плюну через плечо – создание есть моя дочь?! «Не верю!» – сказал бы я словами Станиславского. «И правильно делаешь! – ответила бы моя жена. – Что у нее от тебя? Только рост. В остальном она – вылитая я…»
И действительно. Я поднимаю руки… Что общего у молодой, красивой, пахнущей дорогими французскими духами женщины с седым, носатым, бледнолицым пенсионером, скрывающим за сухими губами паршиво сделанные зубные мосты? Ни-че-го! Еще в полутьме ночного вагона можно как-то обознаться, что и произошло с темнокожей Мэри, а при дневном свете – никаких иллюзий… Возможно, поэтому – странное дело – я неизменно испытываю смущение, когда дочь проявляет свои дочерние чувства: то костюмы мне купит сногсшибательные, сразу два, с полной экипировкой – от туфель до галстука, то закажет дорогущие билеты в театр, то незаметно подкинет денег, то оплатит путешествие через всю Америку… «Ты смущаешься оттого, что еще молодой и гордый, – говорит она. – Не можешь понять, что я… все-таки дочь, а не посторонняя женщина. И свыше двадцати лет живу вдали от тебя, большую часть жизни». – «Не привык к такому вниманию», – с манерной галантностью отвечаю я. «Бедный папа. Ты не привык, ты – отвык за годы холостой жизни». То слово, то целая фраза, то интонация, пробуждаясь в памяти, вплетались в перестук колес, а темнеющая на глазах панорама за окном вагона чудом переливалась в образ дочери, как цветные стеклышки в калейдоскопе… Говорят, что с генами передаются и черты характера. Сомневаюсь. Если бы дочери передались мои черты характера – склонность к компромиссам, чрезмерная сентиментальность и жалостливость; не то чтобы жадность, а расчетливость; боязнь остаться в дураках, благодаря которой я частенько и остаюсь в дураках; какая-то нервическая эпатажность, из-за которой нередко оказываюсь в смешном положении; разбросанность мыслей, как результат нетренированной памяти, – если бы все это передалось по наследству, вряд ли дочь добилась бы того, чего добилась. Впрочем, возможно, дочь впитала здоровые, творческие гены жены, хотя качества эти у жены, в силу обстоятельств, не получили практического воплощения, а у дочери – получили. Вероятно, второе замужество дочери пробудило подспудно заложенные в ней черты характера. Или просто с годами эти черты проявились активнее, как форма самозащиты и самоутверждения. Отсюда деловая хватка и вместе с тем антипод этому качеству – безудержная щедрость, искренняя и радостная. Отсюда твердость характера, доходящая до непреклонности. Помнится случай… После долгой разлуки дочь приехала ко мне погостить. Я приготовил обед. Должен заметить, что холостяцкая жизнь имеет массу своих плюсов, один из них – удовольствие от приготовления пищи. Словом, предвосхищая радость дочери, я пригласил ее отведать с дороги отцовского борща. Получив отказ, я растерялся и обиделся, как ребенок, у которого отняли игрушку. Принялся настаивать… «Хотя бы одну ложку, – канючил я. – Ну на кончик языка, только пригуби. Я трудился все утро!» Мои уговоры были тщетны – напротив, дочь только рассвирепела в своем упрямстве…
Хлопнув дверью, она заперлась в спальне… О, скупые отцовские слезы! Кто их видит?! Несколько минут я сидел с остывшей ложкой борща на весу, потом слизнул языком янтарную жирную пленку, вернул ложку в тарелку, вздохнул и пошел мириться…
«Ты всегда был упрямцем, – прокомментировала жена мой рассказ, позвонив по телефону из Нью-Йорка в Петербург. – Ну не хотела девочка пробовать твой дурацкий борщ! У нее свое меню – соки, овощи, фрукты. Посмотри на ее фигуру, а потом на свою, упрямец!» – и повесила трубку.
«Упрямец?! – душила меня обида. – Неужели так трудно было попробовать ложку борща? Одну ложку! В первый день встречи после долгих лет разлуки? Да, возможно, я упрямец, но я же как-никак отец. Но каков характер доченьки? Кремень!»
В глубине души я гордился ею – мне всю жизнь не хватало твердости характера. Нередко твердость характера я подменял нервной злостью, граничащей с истерикой. Возможно, это возрастное. Но со стороны наверняка выглядит жалко…
Боб из штата Колорадо
Преодолевая болтанку быстрого вагона, я, цепляясь за поручни винтовой лестницы, поднимался на второй этаж. По пути, в распахнутой двери багажной секции, поверх чемоданов пластались лыжи. Голубые, с яркой белой полосой. «Где-то мне они уже встречались», – подумал я и, толкнув послушную дверь, вошел в ресторан. Меня притягивали поездные вагоны-рестораны, этот вертеп самых отъявленных прохвостов, многих из которых повыгоняли за проделки из обычного общепита. Наездился, насмотрелся по нашим российским дорогам. И все равно бесшабашная удаль официантов в застиранных фартуках с торчащими из кармана маленькими деревянными счетами, на которых всегда дважды два выходило шесть, запах «суточных щей» и котлет с макаронами плюс бутылка «Жигулевского» сокращали томительность пути. А теперь вот вагон-ресторан поезда компании «Амтрак»…
Яркий люминесцентный свет шпарил с потолка на шестиместные столы, забранные сероватыми скатертями, с пышным букетом цветов посредине. Вдоль кромки стола, в ожидании гостей, впечатались шесть наборов тарелок – мал мала меньше – в окружении вилок, ножей и салфеток. Из гостей, видимо, я был первым. Официантка – миловидная, пухленькая блондинка, похожая на кинозвезду сороковых-фронтовых Людмилу Целиковскую, – шагнула навстречу. Уточнила, из какого я купе, и, предложив местечко у окна, протянула меню в кожаном окладе. «Все оплачено – заказывай что хочешь. Попробуй, для начала, салат овощной и, пожалуй, салат из крабов. Далее, скажем, стейк с картофелем-гриль, – ликовала душа. – Но вначале лососинки – на закуску. Вина заказать. А лучше виски с тоником. Впрочем, виски к стейку – куску мяса – не принято, лучше все-таки вино… Кофе с тортом. И мороженое. И сигареты «Мальборо», хоть я и не курю, но раз все оплачено – грех отказываться. Еще бы к этому меню такую красотку, как официантка, полный был бы кайф», – раздухарился я – правда, о последнем пожелании умолчал…