Бред

Он лежал между чистыми, до хруста выглаженными простынями, и под рукой, на столике, рядом с затененной розовой лампой всегда стоял стакан с густым апельсиновым соком. Чарльзу стоило только позвать, и родители — тут как тут — заглядывали в его комнату. Акустика здесь была превосходная: он слышал, как унитаз прочищает по утрам свое фарфоровое горло, как дождь хлещет по крыше, как хитрая мышища пробирается тайными ходами в стене, как внизу в клетке заливается канарейка. Болезнь до предела

Чарльзу исполнилось тринадцать. Стояла середина сентября, и земля полыхала всеми красками осени. Он лежал в постели уже третьи сутки, когда что-то начало происходить с его правой рукой.

Он видел, как горячая, покрытая потом, она одиноко покоилась на покрывале. Потом стала судорожно подергиваться и вдруг застыла, медленно изменяя цвет.

В тот день пришел доктор и принялся постукивать по его худосочной груди, словно по барабанчику.

— Ну, как мы нынче? — спросил он, улыбаясь. — Знаю, знаю, можешь не отвечать: «Моя простуда в порядке, чего не скажешь обо мне!» — Доктор засмеялся им же самим выдуманной и тщательно прорепетированной остроте.

И Чарльз внезапно понял, что плоская бородатая шутка абсолютно точна — побледнев, он вспомнил все и содрогнулся. Доктор, конечно, не догадывался, как жестоко прозвучал его смех.

— Доктор, — прошептали бескровные губы. — Рука… Она не моя сейчас. Этим утром она превратилась во что-то другое. Я хочу, чтобы вы сделали ее прежней, доктор!!!

Врач улыбнулся и потрепал мальчика по руке.

— А мне она кажется вполне нормальной, сынок. Просто у тебя была небольшая лихорадка.

— Но она переменилась, доктор! — закричал Чарльз, жалостливо баюкая свою бледную обезумевшую руку. — Это правда!

Доктор сморгнул.

— Ну что же, прими вот эту розовую пилюлю. — И он положил таблетку Чарльзу на язык. — Глотай!

— Это поможет руке стать снова моей, да?

— Разумеется, разумеется.

Дом молчаливо провожал доктора, катившего вниз по дороге под белесым сентябрьским небом. Где-то очень далеко, в кухонном мире тикали часы. Чарльз лежал, наблюдая за рукой.

Рука была чужая.

Снаружи задул ветер. Листья стучались в холодное стекло.

В четыре часа началось превращение второй руки. Казалось, лихорадка переселилась в нее — рука пульсировала, изменялась, клетка за клеткой, она колотилась, словно горячечное сердце. Ногти поголубели, а затем сделались красными. Все это продолжалось целый час, а после рука приняла свой обычный вид. Но она обманывала. Она больше не принадлежала мальчику. Он лежал, оцепенев от жути, а потом забылся в изнеможении.

В шесть часов мать принесла суп. Чарльз не захотел даже притронуться к нему.

— У меня больше нет рук, — произнес он, не открывая глаз.

— Но твои руки на месте, — возразила мать.

— Нет! — всхлипнул он. — Их — нет. Кажется, там, где они должны быть — обрубки. О мама, мама. Боже ты мой, как же мне страшно!

Ей пришлось самой покормить его.

— Мама, пожалуйста, пускай доктор сейчас же приедет. Мне очень плохо.

— Доктор придет сегодня в восемь, — пообещала мать и вышла.

В семь часов, когда темень, нахлынув, взяла дом в кольцо, Чарльз сидел в постели и внезапно почувствовал, что это происходит сначала с одной, а затем и с другой ногой.

— Мама! Быстрее сюда! — закричал он.

Но мать снова опоздала.

Когда она вышла, Чарльз перестал сопротивляться, откинулся на подушку, ощущая нервную колотьбу в ногах, которые раскалились и запламенели; он почувствовал, что в комнате заметно потеплело. Жар двигался от кончиков пальцев к лодыжкам, а затем стал постепенно захватывать колени.

— Можно войти? — Доктор стоял в дверях и улыбался.

— Доктор! — закричал Чарльз. — Скорее, поглядите на мои ноги!

Доктор неторопливо откинул одеяло.

— Вот и ты. Целехонький, здоровехонький. Взмокший, правда. Небольшая лихорадка. Я ведь запретил тебе вертеться, гадкий ты мальчишка. — Он ущипнул влажную розовую щеку. — Ну что, пилюли помогли? Рука в порядке?

— Нет, нет! Впридачу и левая, и ноги!

— Ну, ладно, ладно, я дам тебе еще три пилюли — по одной на каждую конечность, договорились, мой маленький персик? — И доктор засмеялся.

— А они помогут? Пожалуйста, скажите, что со мной?

— Легкий приступ скарлатины, осложненный небольшой простудой, вот и все.

— Это такие бактерии, которые живут и размножаются во мне, да?

— Да.

— Вы уверены, что это скарлатина? Я ведь не сдавал анализов!

— Я надеюсь, что смогу распознать скарлатину по виду больного, — холодно произнес доктор, щупая ему пульс.

Чарльз молча лежал до тех пор, пока доктор не принялся решительно упаковывать черный чемоданчик. Тогда в тишине комнаты зазвучал робкий мальчишеский голос, и глаза осветились давнишними воспоминаниями:

— Я когда-то читал книгу… Там говорилось об окаменелых деревьях, о том, как древесина превращается в камень. Деревья падают и гниют, в них проникают кристаллы и начинают свое строительство. И, хотя со стороны стволы еще выглядят как деревья, на самом деле это уже — камни.

Он замолчал. В теплой тишине комнаты слышалось только его дыхание.

— Ну и?.. — спросил доктор.

— Я просто подумал, могут ли бактерии развиваться? Я знаю из биологии, нам рассказывали об одноклеточных организмах, амебах и всяком таком, как миллионы лет назад эти штуки взяли и собрались все вместе. А клетки продолжали слипаться, расти, и вот, появились, ну скажем, рыбы или, например, мы, но все это лишь скопление клеток, которые решили соединиться. Так? — Чарльз облизал обветрившиеся губы.