Бремя любви
Шрифт:
Он может повернуть назад либо продолжать идти вперед.
Он свободен, лишь постольку, поскольку целен и честен.
Следовать пути с надеждой…
И тут внезапно банановая роща кончилась, и он вышел на голый склон холма. Чуть ниже, рядом с петляющей тропой какой-то человек сидел и рисовал на мольберте.
Ллевеллин видел его со спины – мощные плечи под тонкой желтой рубашкой и прилично поношенную широкополую шляпу, сдвинутую на затылок.
Ллевеллин спустился по тропе вниз. Поравнявшись с художником, он замедлил шаг и с неподдельным любопытством посмотрел на холст.
Работа была энергичной, написанной сильными яркими мазками, создающими общий эффект, без детализации – прекрасный образец мастерства, хотя и не несущий глубокого смысла.
Художник повернул к нему голову и улыбнулся.
– У меня это не призвание. Просто хобби.
Человеку было за сорок, в темных волосах уже блестела седина. Он был красив, но Ллевеллина тронула не столько его красота, сколько обаяние личности. Он излучал тепло и доброту – такого человека, раз встретив, долго не забудешь.
Художник вдохновенно произнес:
– Неизъяснимое наслаждение – смешивать на палитре яркие, сочные краски и размазывать их по холсту! Иногда знаешь, чего добиваешься, иногда нет, но удовольствие получаешь всегда. Вы художник? – Он бросил на Ллевеллина быстрый взгляд.
– Нет. Я оказался здесь случайно.
– А-а. – Его собеседник неожиданно шлепнул мазок розовой краски на то, что у него было морем. – Здорово, – сказал он. – Хорошо смотрится. Необъяснимая вещь!
Он бросил кисть на палитру, вздохнул, сдвинул ветхую шляпу еще дальше на затылок и повернулся, чтобы получше рассмотреть того, с кем разговаривает. С интересом прищурился.
– Извините, – сказал он, – вы случайно не доктор Ллевеллин Нокс?
Было мгновение ужаса, физически никак не проявившегося, и Ллевеллин бесцветно ответил:
– Это так.
Он имел возможность оценить тактичность собеседника. Тот сразу же сказал:
– Глупо с моей стороны. У вас было расстройство здоровья, не так ли? Я полагаю, вы приехали сюда подальше от людей. Что ж, вам не о чем волноваться. Американцы здесь редки, а местные жители интересуются только своими двоюродными и троюродными родственниками, рождениями, смертями и свадьбами, а я не в счет. Я здесь просто живу.
Он бросил взгляд на Ллевеллина.
– Вас это удивляет?
– Да.
– Почему?
– Просто жить, – по-моему, для вас этого маловато!
– Вы, конечно, правы. Сначала я не собирался здесь жить. Двоюродный дед оставил мне большое поместье.
Выглядело оно неважно. Но постепенно выправилось и стало процветать. Интересно. Меня зовут Ричард Уайлдинг.
Ллевеллин знал это имя: путешественник, писатель, человек разнообразных интересов, широко образованный во многих областях археология, антропология, энтомология. О сэре Ричарде Уайлдинге говорили, что нет предмета, которого бы он не знал, хотя он не претендовал на звание профессионала. Ко всем его достоинствам можно было добавить также скромность.
– Я о вас слышал, конечно, – сказал Ллевеллин. – И имел удовольствие прочесть некоторые ваши книги. Огромное удовольствие.
– А я, доктор Нокс, был на
Ллевеллин удивился.
– Удивлены? – насмешливо спросил Уайлдинг.
– Честно говоря, да. Любопытно, зачем вы приходили?
– Честно говоря, чтобы посмеяться.
– Это меня не удивляет.
– К тому же не раздражает, как я вижу.
– А почему это должно меня раздражать?
– Ну, вы же человек, и вы верите в свою миссию – так я полагаю.
Ллевеллин слегка улыбнулся.
– Что ж, ваше предположение верно.
Уайлдинг некоторое время помолчал, а потом сказал с обезоруживающей искренностью:
– Знаете, это просто необыкновенно, что мы так вот встретились. После вашего собрания мне очень захотелось с вами познакомиться.
– Но ведь это было нетрудно сделать?
– В известном смысле да. Это входило в ваши обязанности! Но мне хотелось встретиться с вами совсем в другой обстановке – так чтобы вы могли послать меня к дьяволу, если бы пожелали.
Ллевеллин опять улыбнулся.
– Ну, теперь как раз такие условия. Я больше не имею никаких обязательств.
Уайлдинг проницательно посмотрел на него.
– Интересно, это по причине здоровья или мировоззрения?
– Я бы сказал, это вопрос предназначения.
– Гм… не слишком ясно.
Собеседник не отвечал.
Уайлдинг стал собирать рисовальные принадлежности.
– Давайте объясню, как я попал к вам в Олимпию.
Поскольку я думаю, что вы не обидитесь на правду, ведь я не хочу вас обидеть. Я очень не любил – и сейчас не люблю – все эти собрания в Олимпии. Сказать вам не могу, как я не люблю массовые религиозные действа, управляемые через громкоговоритель. Это оскорбляет все мои чувства.
Он заметил, что Ллевеллин подавил усмешку.
– Вам кажется, что это смешно и слишком по-британски?
– О, я принимаю это как возможную точку зрения.
– Итак, я пошел посмеяться, как я уже сказал. Я подозревал, что буду оскорблен в лучших чувствах.
– А потом вы благословили это событие?
Вопрос был задан скорее в шутку, чем всерьез.
– Нет. Мои главные позиции не изменились. Мне не нравится, что Бога водрузили на коммерческий пьедестал.
– Даже коммерчески мыслящие люди в коммерческий век? Разве мы все приносим Богу плоды соответственно сезону? [7]
7
Намек на эпизод из Библии, гл. 4, ст. 3.
– Да, это так. Но меня поразило то, чего я совсем не ожидал, – ваша несомненная искренность.
Ллевеллин изумился.
– По-моему, это само собой разумеется.
– Теперь, когда я вас встретил, – да. Но ведь это могла быть и профессия, и только – уютная, хорошо оплачиваемая. У кого-то профессия политика, почему же не сделать своим ремеслом религию? У вас есть ораторские способности, безусловно есть, и вы могли бы добиться успеха, если бы сумели хорошо себя преподнести. Или если бы вас преподнесли. Я полагаю, второе?