Бремя власти
Шрифт:
– Как и учил Христос… – прибавляет Варфоломей. (Об этом они с братом толковали уже не пораз и досыти, и не это занимает его теперь. Ему даже не нужно представлять себе ученого фрязина в высоком резном кресле там, на извитом мшистом дереве, окутанном темнотою ночи, изрекающего свои непреложные истины.) – И все-таки ты не ответил мне, откуда зло в мире? – говорит он, помедлив. – Ежели Бог добр, премудр, вездесущ и всесилен!
– Есть и еще одно учение, – отвечает Стефан, – что зла в мире и нету совсем. Попросту мы не понимаем всего, предначертанного Господом, и за зло принимаем необходимое в жизни, ведущее к далекому благу! Вот как словно в споре Москвы и Твери о княжении великом. Может, убийства и тут ко благу грядущего объединения Руси?
– «Отыди от меня, сатана!» – строго возражает Варфоломей, прикрывая уши. – Такого я слушать не хочу! Зло есть зло, и всякое зло раньше или позже потребует искупления! Это ведь Иисус сказал! Сам! И в молитве господней речено есть: «Но избави нас от лукавого!» Выходит, дьявол постоянно разрушает всемогущество божие? Как это может быть, Стефан? Я должен знать, с чем мне иметь дело и против чего бороться в мире! Мнишь ли ты, Стефан, что, не явись Христос на землю, люди уже давно погибли бы от козней дьявольских, злобы и ненависти? И почему не погибнет сам дьявол, творец и источник зла, ежели он есть? Как помирить необходимость зла с всемогуществом божьим?!
– А как помирить свободу воли с вмешательством божиим в дела земные?! – отвечает Стефан вопросом на вопрос. – Думаешь, так уж глуп был Августин со своим предопределением? Не-е-ет, не глуп! Надо допустить одно из двух: или свободу воли, или… всемогущество божие!
– Стефан!
– Создав пространство вне себя, Бог сам себя и ограничил, ибо находится вне, снаружи, – следовательно, он не вездесущ.
– Стефан!
– Создав необратимое время, он не может уже содеять бывшего небывшим. Следовательно, он не всемогущ.
– Стефан!!!
– Создав души, наделенные свободной волей, он не может, не должен мочь предугадывать их поступки! Следовательно, он и не всеведущ!
– Стефан, что же ты тогда оставляешь от величия божия?!
– Любовь! – яростно отмотнул головою Стефан. – Это так! Именно потому, что он добр. Ибо если бы он был вездесущ, то он был бы и в зле, и в грехе, а этого нет!
– Этого нет! – эхом, начиная понимать, откликается Варфоломей.
– Это так, потому что он милостив! – кричит Стефан. – Ибо если бы он был всемогущ и не исправил бы зла мира, то. это было бы не сострадание, а лицемерие!
Варфоломей сосредоточенно слушает.
– Это так, – продолжает Стефан, – потому что, если бы он был всеведущ, то он знал бы и злые наши помыслы. И люди не могли бы тем самым поступить иначе, дабы не нарушить воли его! Понимаешь?! Но тогда за все преступления должен был бы отвечать Господь, а не люди, которые всего лишь исполнители воли Творца!
Бог добр, следовательно, не повинен в зле мира сего, а источник зла – сатана! – Стефан отирает лицо рукавом. Он весь в холодной испарине.
– Значит, ты признаешь силу сатаны, Стефан?!
– Да! Но ежели сатана сотворен Богом, то вновь и опять вина за его деяния – на Господе.
– Этого не может быть!
– Да, этого не может быть! – подтверждает Стефан. – И значит, сатана не тварь, а порождение небытия и сам – небытие, нежить! Я это понял давно, тогда еще… Эйнсоф – тайное имя бога каббалы, он же и есть дьявол, или сатана. Но «эйнсоф» означает пустоту, бездну, ничто!
– Но ежели сатана действует?.. – недоумевает младший.
– Да, сатана действует! И значит, небытие может быть действенным, бытийным, но – не само по себе! Небытие незримо влияет на нашу свободную волю, использует необратимость времени, сочится через разрывы в тварном пространстве – короче, находит пути именно там, где Господь добровольно ограничил себя. Те люди, животные или демоны, кто свободным волеизъявлением своим принимают закон сатаны, превращаются в нежить и теряют высшее благо смерти и воскресения на Страшном суде. Ибо тот, кто не живет, не может ни умереть, ни воскреснуть. Смерть сама по себе не зло, ибо за нею идет новая жизнь. Зло и ужас – вечное жаждание, вечная неудовлетворенность, без надежды на конец. Это и есть царство сатаны! – Глаза Стефана горят темным огнем, он сейчас почти такой же, как прежде, и голос звучит, словно с высоты вещая народу. – Сила зла только во лжи! – продолжает он со страстною силой. – Ложью можно преодолеть ход времени, не того, Господом данного прежде всяких век, а времени в нас, в нашем разумении! Ложью можно доказать, что и прошлое было не таким, каким оно сохранилось в памяти и хартиях летописцев! Ложью легко обратить свободную волю в несвободную, подчиненную маре, мечтам, утехам плоти и прочим прелестям змиевым. Ложь созиждет великое малым, а малое сделает великим, ложь сотворяет бывшее небывшим, а небывшее награждает призрачным бытием на пагубу всему живущему!
Ежели хочешь знать, то наивысший святой сатаны – Иуда, предавший учителя. Тот, кто следует примеру Иуды, свободен от греха, ибо все, что он творит, надо звать благом. Эти люди пребывают по ту сторону добра и зла. Им позволено все, кроме правдивости и милосердия!
– Не мнишь ли ты, Стефан, что наши князья и сам Иван Данилыч Калита…
– Ты хочешь, чтобы я здесь, сидючи в этом лесу, приговорил к смерти или жизни вечной великого князя московского? – невесело усмехнулся Стефан.
– Нет, Варфоломей, не мыслю! – отмолвил он, помолчав. – Мнится мне, Иван Данилыч строго верует в Господа, и, творя зло, ведает, что творит. Надеюсь на то. Верую!
– Веришь ли ты тогда, что покаянием можно снять с души любое бремя и избегнуть возмездия за злые дела на Страшном суде?
– Об этом знает только Господь! Не в воле смертных подменять собою высший суд и выносить решения прежде Господа… В сем, брате, еще одно наше расхождение с латынскою ересью! И запомни: дьявол всегда упрощает! Он сводит духовное к тварному, сложное – к простому, живое – к мертвому, мертвое – к косному, косное раздробляет в незримые частицы, и те исчезают в эйнсофе, в бездне, в пустоте небытия! Только силою пречестного креста спасена земля от уничтожения злом и ныне готовится к встрече Параклета, утешителя, который идет к нам сквозь пространство, время и злобность душ людских, идет, и вечно приходит, и вечно с нами, и все же мы чаем его повседневно и зовем в молитвах своих!
Стефан кончил – как отрубил. Наступила звенящая тишина.
– Стефан, ежели ты прав, – медленно отвечает Варфоломей, – то борьба со злом заключена в вечном усилии естества, в вечном творчестве, ежели хочешь, и в вечном борении с собою? И еще в сострадании ко всему живущему! И еще, наверно, в неложной памяти о прошлом… Но ты так и не сказал мне твердо: зло первее всего от нашей свободной воли или от сатаны? Должно ли прежде укреплять себя в Господе или прежде всего молитвами отгонять нечистого?
– Ты хочешь спросить, прав ли ты, что идешь в монастырь? И что я…
– Я не об этом хочу спросить тебя, Стефан! – с упреком перебивает Варфоломей. – Мне вот здесь, теперь, сидя в этом лесу, на этом древе, перед ликом всего, что ныне творится на нашей русской земле, надо понять, виновны ли прежде всего люди, сами русичи, в зле мира? Ведь ежели зло – это действенное «ничто», как ты говоришь, то только от смертного зависит не дать ему воли!
Стефан медлит. И лес молчит и тоже ждет, что скажет старший на заданный младшим вечный и роковой вопрос.