Бригада: Металл и воля
Шрифт:
Здравствуй, Иван Александрович.
Лукавый взгляд показал, что вежливое обращение принято и соответственно оценено.
— Здравствуйте, господин… не знаю, как вас называть…
Мальчишеская ручка утонула в широкой ладони Введенского.
— Дядя Игорь, — представился генерал, улыбаясь. — Фамилию называть не стану — она тебе ничего не скажет. Для начала прими вот это, — протянул он две плитки шоколада.
Пацан величественным жестом отверг угощение. Даже брезгливо поморщился, мерзавец. Будто ему дают не сладость — испорченный
— Не надо, господин…дядя Игорь! Я не маленький. Вот возвратится из командировки папа, столько привезёт гостинцев — всех угощу. И вас — тоже!… Господин директор, я могу быть свободным? Сейчас в актовом зале проходит интересная викторина…
«Профессор» нерешительно посмотрел на генерала. Как поступить: отпустить воспитанника или попросить задержаться? Воскобойников обидчиво подмигивал. Хотя Введенский знал, что это не ехидное подмигивание, а нервный тик, оставшийся после ранения, всё равно было неприятно.
— Подожди, Ваня! Мне нужно задать тебе несколько вопросов. Буду благодарен, если ты откровенно ответишь мне.
Постараюсь…
— В ноябре ты разговаривал по телефону с папой, да?
Малец явно растерялся. Вдруг признание — да, разговаривал — навредит отцу. Отказаться не позволяла гордость и врожденное чувство достоинства.
— Не помню, дядя Игорь, — почти прошептал он. — Может быть, и разговаривал… Не помню…
Сослался на забывчивость и больше — ни слова. Смотрит по прежнему исподлобья, набычился, руки сжаты в кулачки.
— Очень прошу тебя — вспомни! Это поможет нам выручить попавшего в беду твоего отца. Завтра дядя Олег снова навестит Интернат и поговорит с тобой.
— Что случилось с папой? — испугано закричал Белов-младщий. Куда девалась величественность жестов, гордая посадка головы. — Скажите, пожалуйста, где он?
— Пока — ничего страшного. Всё зависит от тебя, малыш…
Беэжалостно? Не без этого. Но как иначе добиться от упрямого мальчишки полной откровенности? А она, эта откровенность может вывести сыщиков на след исчезнувшего много знающего бывшего авторитета. Вот и приходится мириться с силовыми приёмами…
В управлении Введенского ожидала приятная новость — появился, наконец, Муса. И не только появился, но и ожидает его в Ясенево.
Игорь Леонидович потребовал немедленно возвратить уехавшую машину. Когда найти её не удалось — водитель мог поехать в автосервис или на заправку, или по своим делам — нетерпеливый генерал позвонил Хохлову и попросил на время уступить ему «мерина»…
Через час он вошёл в двухкомнатную конспиративную квартиру, используемую для встреч с агентами.
Похудевший Муса — кожа и кости — устало сидел за столом и пил газированную минеральную воду. Одновременно, он бегло просматривал свежие газеты. Читая о зверских расправах ваххабитов над мирным населением, о взрывах и обстрелах колонн с гуманитарной помощью, о нападениях на милиционеров,
Введенский знал, что торопить кавказца не принято, это — харам, то есть действие, осужденное шариатом. Сначала вежливо спросить о здоровье и благополучии его самого, всех близких родственников и многочисленных друзей. Потом подождать, пока агент сам не вступит на тропу переговоров.
На этот раз не выдержал Муса. Не ожидая расспросов, торопливо заговорил, мешая русские и чеченские слова и выражения.
Он не трусливый шакал, сбежавший от нечестивцев, навлекших позор на целую нацию, покарай их Аллах! Он не бросил порученное дело. Ты, мол, сам знаешь, что твой агент не трус и не предатель! Он проследил тропы, по которым в горы доставляли золото, куда везли закупленное в русских арсеналах и за рубежом оружие, он знает, где прячутся вонючие вожаки и их пособники.
Введенский терпеливо ожидал, когда закончится панегирик агента, обращённый к самому себе, проклятия в адрес изменников и прочая шелуха… Нет, это была не шелуха — искреннее негодование честного человека, возмущённого преступлениями своих соотечественников.
Наконец, Муса успокоился.
— Прости, господин генерал… Ты сам знаешь, что сейчас творится в Чечне. Сердце болит…
Всё понимаю, и, поверь мне, сочувствую… Уйти от расправы — в этом нет ничего позорного. Поэтому не казнись, друг…Теперь — о деле. Тебе угрожала опасность? Тебя вычислили, да?
Муса понял сказанное, как сомнение в его деловых качествах разведчика и снова загорелся. Минут десять, не меньше, горячий кавказец перечислял свои заслуги, неоценимую помощь, которую он оказывал и федералам и чеченской милиции.
Перебить — обидеть. И снова Игорь Николаевич терпеливо ожидал окончания монолога. Он отлично понимал состояние своего разведчика. Долгое пребывание в стане масхадовцев, когда приходится рассчитывать каждый свой шаг, каждое слово и каждый жест, постоянная напряжённость, ожидание разоблачения и немедленной казни — всё это не лучшим образом отражается на нервной системе. Сознание полной безопасности влечёт за собой нервную разрядку.
— Извини — перебью. Для соболезнования и сентиментальных всхлипываний у нас с тобой нет времени.
— Это ты меня прости… Вчера вызвал Хоттаб и велел срочно ехать в Москву. Задание — организовать базу для шахидок и для хранения взрывчатки… Понимаешь, друг, юные девочки, будущие матери, с волчьими взглядами, которых напичкали наркотиками и другими средствами, подавляющими волю, туманящими сознание. Аллах видит, как больно смотреть на них! Знаешь, как перевести на русский слово «шахид»? Отрешённый от земной жизни. А девочки, можно сказать, ещё жить не начали. — Муса поднял руки ладонями к лицу, помолился. — Вот я и поехал…