Бриллиант в мешке
Шрифт:
– Болит сильно?
– Не знаю, доктор, – говорю.
– Ясно. Вот тебе рецепт на перкосет, пусть кто-нибудь потом сходит, а пока возьми парочку у сестры, я ей скажу. И делать тебе тут сейчас нечего. Вот эти двое, – кивает на сына и на Йехезкеля, – посидят, а ты марш домой. Отдохни, прими душ, поспи, а то сам свалишься, тебе это надо?
Я сказал, ладно. Но сперва решил, что никуда не пойду, поспать и здесь в кресле можно, а уж душ – это лишняя роскошь, тем более я сейчас и не управлюсь один.
А потом передумал и решил попросить Кармелу, чтобы отвезла меня все-таки домой. И правильно, она говорит, отдохни немного, а я съезжу на работу и потом тебя обратно привезу.
9
Дело в том, что денег теперь понадобится много.
И не для глупостей каких-нибудь вроде переселения в Лондон – это полностью сходит с повестки дня. Нет, надо будет лечить, кормить, ухаживать и выхаживать, и кто знает, до какой степени удастся вылечить и выходить, да вдруг осложнения, при таких-то травмах… а что, если инвалидами останутся? Мало нам одного инвалида в семье… Что, если работать не смогут? О Господи, только бы выжили, остальное не важно… только бы оправились… Танечка моя… Галка, девчонка неразумная, бедный мой ребенок…
И однако. Расходов тут не оберешься. Кто-то должен думать о практической стороне создавшейся ситуации, и кроме меня некому. Совсем это не в моем стиле, нести такую ответственность – ну, а все прочее происходящее в моем стиле?
Что-то, вероятно, даст государство, посочувствует – в конце концов, они же пострадали от теракта. Но ведь бюрократия посильнее будет всякого сочувствия, как начнут выяснять все обстоятельства, как начнут тянуть, а в конце могут и ничего не дать. Или гроши какие-нибудь.
Йехезкель, возможно, захочет помочь. Или вообще заберет Татьяну к себе… нет, в этом направлении сейчас нельзя даже думать. Это меня размагничивает.
Короче, подавляющее большинство проблем падает на меня.
А я, как известно, принял во внимание только свои собственные чувства, что очень уж немцев терпеть не переношу и денег их за возврат камней не желаю как гордый еврей. А также поддался невежественному предрассудку, будто эти неживые блестящие побрякушки могут оказывать отрицательное влияние на мою жизнь. Оказать-то они оказали, но это не они, а через мои действия. Но кто же мог знать.
На самом же деле вижу теперь, что начхать мне на немцев, а надо было содрать с них все, что только можно, и как можно быстрее. А теперь времени осталось сколько? Что там в объявлении было сказано, когда этот ихний «период грации выдыхает»? Меньше двух недель.
И все равно вполне можно было бы успеть.
Дело не в этом.
А в том, что я ведь клятву свою исполнил.
Лежал я тогда ночью на мостовой, встать никак не мог и все думал, как же это я дошел до жизни такой.
Я, Михаэль Чериковер, человек с собственным достоинством, инвалид к тому же, валяюсь, как придавленный таракан, посреди темной раскопанной улицы в канун Судного дня и едва лапками шевелю, а жена моя и дочь, может быть, кончаются там в больнице.
Как это могло случиться, причем со мной, с кем такие ситуации вообще никак происходить не должны, в полном противоречии со всеми моими установками и предшествующим жизненным опытом.
И вспомнил, что вся причина у меня в кармане. Вспомнил, что поклялся выкинуть, лишь бы они жили.
И тут же я тогда клятву свою исполнил. Вытащил пакетик, положил его рядом собой прямо на камень в раскопанной земле и слегка песочком присыпал. После Йом Кипура начнут опять работать и, скорее всего, заасфальтируют проклятые стекляшки намертво, а если когда опять разворотят, подумают – и впрямь клад нашли. И флаг им в руки. В любом случае – все, с рук долой, из сердца вон.
И тут же забыл про них, потому что главное было встать на ноги и идти.
Но теперь немного пришел в себя и вижу, что камни ни в чем не виноваты, а женщины будут жить, и деньги очень нужны.
10
Кармела начала было спорить, когда я велел ехать по этому именно маршруту, а не по другому. Тут, говорит, все раскопано и сплошные пробки, а там гораздо быстрее. Но я настоял, и она даже ругаться не стала, не та ситуация.
В целом нужный участок мостовой я опознал легко, тем более ехали мы черепашьим шагом, там для движения остался только узкий проезд, и мы больше в пробках стояли, чем ехали. Кармела скрипела зубами, но молчала.
Но конкретно тот загон, где я лежал, выделить труднее. Людей там не видно, но по всему участку ездит мощный каток, верно, тот самый, возле которого я лежал. Важнейший опознавательный ориентир сошел с места. И где та яма, где тот штабель, те трубы и тот барьер – поди угадай. Много их там. И днем все выглядит иначе.
Самое правильное будет вылезть из машины, перебраться на другую сторону, найти то место, где я с тротуара сошел, его-то я помню, и оттуда искать. Говорю Кармеле:
– Останови на минутку.
Она мрачно ухмыляется:
– Да мы и так стоим. Чего тебе? И в самом деле. Ничего не отвечаю, хватаю свою палку и открываю дверцу. Она цап меня за шкирку:
– Куда, куда! Думаешь, доползешь скорее?
И трогается с места, я едва успел захлопнуть дверцу.
– Кармела, – говорю жестко, – как только опять остановимся, выпустишь меня из машины, а затем остановишься, где сможешь, и будешь меня ждать. Я скоро приду.
Она глянула на меня с каким-то даже страхом, отпустила мой ворот и говорит:
– Мишен-ка, не переживай так, все будет хорошо, я уверена.
И вдруг издали еще вижу горку асфальта! Ту самую! Вон и труба с проводами, моя спасительница, торчит рядом из земли. Загона там теперь никакого нет, загородку убрали, но место абсолютно то!
И как раз она начала опять тормозить.
– Я тебе все потом объясню! – говорю и выкарабкался из машины.
И тут же ей пришлось опять тронуться, поскольку сзади напирают и сигналят как сумасшедшие.
А я сделал два шага и стою у барьера, который отделяет проезжую часть от разрытой. С одной стороны от меня стадо автомобилей рычит, едва ползет, с другой большое разрытое пространство, по нему грохочет каток, а я торчу посередине, как пугало огородное.