Бриллиант

Келлог Марна Дэвис

Я заметила маленькую затяжку на вышитом шелковом покрывале, вынула из ящика тумбочки маленькие ножницы и срезала нитку.

— Тут нет ничего постыдного. Можете купить маленький домик в деревне и уехать подальше от всех. Прекратите борьбу. Она вас уничтожает. И того не стоит.

— Я скорее умру.

Я не ответила. Затянувшись, выпустила колечки дыма — абсолютно не подобающее женщине умение, которое ни одна леди не должна показывать на публике, и, поверьте, я никогда и не показываю, но в тот момент мне было просто нечего делать.

— Я отчетливо чувствую, как и вы отстраняетесь от меня. Это написано на вашем лице. Нет. Все в порядке, я вас

не осуждаю. Но вы же знаете, не могу я уйти и оставить дом Баллантайнов в руках чужака. Мало того, ирландца.

Упоминание об ирландце вызвало новый приступ рыданий — судя по реакции, Бенджамин с таким же успехом мог продать фирму самому сатане.

Я перевернула еще две страницы… неплохо, наша реклама куда лучше, чем у «Сотбиз». И вещь лучше. И выкладка. И освещение. И качество снимка.

— Баллантайны стояли у руля с тысяча семьсот сорокового года: бремя двухсотшестидесятилетней фамильной традиции, подходящей к концу при моем правлении, — это куда больше, чем я в состоянии вынести. Но не знаю, что делать. И не вижу способа победить.

Он казался совершенно потерянным и не от мира сего.

Однако слова уже обрели форму в моем мозгу и рвались из горла.

— Ради Бога, Бенджамин, возьмите же себя в руки, черт возьми. Хотя бы раз в жизни будьте мужчиной!

Но взрыв отдался в голове так же внезапно, как грохот столкновения машин.

Я и не предполагала, что все кончится так быстро.

А потом не было ничего, кроме гулкой тишины.

Не знаю, сколько времени я отупело держала молчаливую трубку, пока не услышала пронзительный голос Сильвии, катившийся по ступенькам вниз, такой визгливый, что проникал даже сквозь закрытые двери библиотеки.

— Бенджамин! Бенджамин! Что ты там делаешь? Я только заснула, и нужно же было меня разбудить! Бенджамин! Да отвечай же!

До меня донесся негромкий рокот тяжелых раздвигавшихся дверей.

— Бенджамин, ты хоть понимаешь, который сейчас час? О Господи…

Мое дыхание стало прерывистым, почти боязливым.

Я повесила трубку.

Все кончено.

Я свободна.

Глава 2

Полагаю, я пребывала в шоке, но чувствовала себя на удивление спокойной. И счастливой. Нет, это было не счастье. Скорее облегчение.

Я снова прислонилась к изголовью, закурила вторую сигарету, съела еще одну вафельку и огляделась, понимая, что впервые в жизни стала сама себе хозяйкой. Легкость была изумительной. Я словно плыла по воздуху. Я, одна я, и только я.

Когда слияние наконец завершилось и Оуэн Брейс взял в руки бразды правления, уже меньше чем через семьдесят два часа стало совершенно ясно, насколько неосуществимым было соглашение между ним и Бенджамином. Эти двое едва могли выносить друг друга, и хотя разница в возрасте между ними была не так уж велика, но там, где шла речь о проницательности и энергии, Оуэн в свои пятьдесят четыре просто расцветал, тогда как Бенджамин в шестьдесят пять уже почти увял. Можно сказать, они были диаметрально противоположны во всем.

Оуэн Брейс — человек, сам себя сделавший, американский ирландец, один из наиболее успешных в истории бизнеса завоевателей и мастеров по захвату чужих компаний, обычно работал на чистом адреналине и с неправдоподобной скоростью, а также славился своими наступательными методами. Энергия и мощь, излучаемые им, были настолько ощутимы, что он, казалось, вбирал в себя весь окружавший его кислород. Невзирая на завистливые обвинения Бенджамина в отсутствии вкуса и вульгарности, вполне, впрочем, справедливые, он был стремителен, эффектен и жизнерадостен.

И опасен.

Будь он спортсменом, думаю, преуспел бы в фехтовании, но, насколько мне известно, его единственным и любимым видом спорта был бизнес. Ах да, еще секс. Если он не висел на телефоне и не проводил собрание, значит, лежал в постели с очередной киской.

Благородный сэр Бенджамин Баллантайн, в противоположность ему чистокровный англичанин, был вежлив, аристократичен, словом, джентльмен до мозга костей: издержки архаичного викторианского воспитания его матушки. Его сдержанные дружеские манеры, завлекавшие клиентов в «Баллантайн и К°», самоуничижительное чувство юмора и несомненный талант аукциониста не выдержали испытания временем. Все эти качества принадлежали другому, ушедшему миру, и на них скопилась пыль столетий. Он так и не сумел перепрыгнуть через столетия, чтобы понять требования покупателей двадцать первого века. Его упорный отказ расти или приспосабливаться толкал его все глубже в пучину депрессии и тащил за ним и компанию, и ее деморализованный штат.

Единственным, что удерживало Оуэна и Бенджамина от неприличной драки на кулачках, была я, старший исполнительный помощник и секретарь, иначе говоря, заместитель директора, оказавшийся в буквальном смысле слова между молотом и наковальней, то есть между ancien et nouveau regimes [1] . К счастью для всех нас, я по характеру стабильнее большинства людей. И могу многое вынести на своих широких плечах.

Поскольку я служила в фирме не одно десятилетие и стала чем-то вроде воплощения материнской заботы для Бенджамина (хотя и была значительно моложе), вполне понятно, что мои симпатии были на его стороне. Но постепенно мой боевой штандарт поник. Ночь за ночью он не давал мне спать. Я совершенно измучилась. Мое утомление росло в прямой пропорции к его утомительности. Он становился все более раздражающим и назойливым, заставляя меня пожалеть о клятве его покойному отцу — моему любимому богу из машины, сэру Крамнеру Баллантайну, которому я дала слово, что пригляжу за его стареющим никчемным сыном и не позволю последнему пуститься в плавание по бушующему морю. Более того, я поклялась не позволить ему разорить «Баллантайн и К°», что, несмотря на все мои усилия, все же случилось. Меня тошнило от всего происходящего и мучило невыполненное обещание.

1

Старым и новым режимами ( фр.). — Здесь и далее примеч. пер.

Я все еще сердилась на сэра Крамнера, так жестоко покинувшего меня, хотя ко времени кончины ему исполнилось девяносто два года. Я так сильно тосковала по нему, что казалось, потух некий свет, озарявший до сих пор мою жизнь. Его нет вот уже почти три года, но не было ни единого дня, чтобы я не думала о нем и о том, как сильно люблю его до сих пор. Я хотела, чтобы он вернулся ко мне хотя бы на несколько минут, чтобы еще раз поцеловать его сладкие, смеющиеся губы.

Но по мере того, как проходили дни, месяцы и годы, а я вроде бы так и не приблизилась к собственной смерти, стало ясно, что пора становиться на прежний курс. Я устала от одиночества. И не с кем было поговорить.