Бриллиант
Шрифт:
— Поразительно, — кивнул Оуэн.
— Он вернул драгоценности великой княгине. Она умерла в двадцатом году где-то во Франции, а два года спустя ее дочь, к тому времени греческая принцесса, предложила диадему королеве Марии, которая купила ее практически за гроши. Но принцесса отчаянно нуждалась в деньгах.
В его голосе отчетливо слышались неприязнь и горечь: очевидно, отношения с английскими царственными кузенами были не так уж безоблачны.
— С тех пор диадема Минхен, копия этой… — мистер Раш встал и благоговейно уложил диадему в ящик, —
Его глаза блеснули то ли весельем, то ли тем, что вполне могло стать началом очередной кровавой вендетты.
— Дела давно прошедших дней. В этой коллекции много уникальных вещей, но для меня эта диадема остается главной. Правда, у каждого украшения — своя удивительная история.
— Хотелось бы послушать каждую, — заметил Оуэн. — Но боюсь, в этом случае нам придется принести сюда раскладушки.
— Неплохая мысль, — рассмеялся мистер Раш.
Мне показалось, что их с Оуэном вполне можно принять за отца и сына.
— Посмотрим, что еще тут есть.
Остальные диадемы были старинной работы, тяжелые, перегруженные драгоценными камнями, изготовленные из белого и желтого золота задолго до того, как в ювелирном деле стала использоваться легкая платина. Каждая весила от трех до шести фунтов. Некоторые камни были так велики, что, упав кому-нибудь на голову, могли привести к сотрясению мозга.
В другом ящике лежали колье и ожерелья тонкой работы; одно было длиной шесть футов — из сапфиров и бриллиантов — и должно было закрывать весь корсаж вечернего платья. Совершенно потрясающая вещь, которую я отнесла бы в ту же категорию, что и мой браслет «Любимец королевы», и диадему вдовствующей императрицы. В третьем ящике были только медали и царские ордена, украшенные эмалью с драгоценными камнями, все с орденскими лентами. В четвертом — оригинальные броши с исключительными камнями и в пятом — браслеты, серьги и камни без оправы. Все в русском стиле: затейливое и чрезмерно пышное.
— А тут что? — спросил Оуэн, когда мы добрались до шестого ящика, который так и оставался закрытым.
— Документы.
Осмотр занял более двух часов. Мы снова сели и долго молчали. Оуэн откупорил банку диетической коки, развалился на стуле и обратился к мистеру Рашу:
— Я не эксперт, сэр, но либо это поставит мир на уши, либо это гигантская мистификация.
— Никакой мистификации.
— Я предлагаю не торопиться. Прежде всего следует установить подлинность каждой вещи. Кроме того, я хочу поговорить с Дэвидом. Дэвидом де Менуилом, моим поверенным. Ему предстоит провести нас через то, что, очевидно, станет политическим минным полем.
Мистер Раш кивнул:
— Вы правы. Мы еще не совсем понимаем, насколько все может усложниться.
— Зато знаем, что это затронет два правительства, британское и российское, не говоря уже о каждом психе на этой планете, считающем, что и он имеет права на наследство. И можно быть уверенным, что королева и ее семейство не останутся в стороне. Ваш поверенный сознает это?
— Естественно.
— Прекрасно, потому что подобная ситуация может либо обернуться большой прибылью, либо такой лавиной дерьма, которая завалит всех нас.
Глава 40
Существует пара неплохих высказываний о пиаре. Если вы в бизнесе, такой вещи, как отрицательная реклама, просто не существует, потому что при толчке в нужную сторону любой негатив превращается в позитив. И еще одно: говори обо мне что хочешь, лишь бы имя писал без ошибок. Поэтому, пока Оуэн расписывал кошмар международного пиара, я знала, о чем он думает: что бы ни случилось, ситуация всегда должна быть выигрышной.
— Все должно идти точно по плану.
— Совершенно с вами согласен, мистер Брейс.
— Кик, я требую, чтобы охрана дежурила у сейфа с этими ящиками двадцать четыре часа в сутки. Кто еще знает о коллекции?
— Пока только мы четверо, — заверила я. — Насколько мне известно.
Оуэн взглянул на мистера Раша.
— Мои ближайшие родственники и адвокаты, разумеется. Решение принадлежит не мне одному, — пояснил тот.
— Понимаю. И не боюсь, что ваши родственники проболтаются. Уверены, что это все?
— Ну… разумеется, есть и такие, кто подозревает о существовании коллекций. Ходят даже слухи, что за нами следила та или иная преступная группировка, и время от времени мы получали угрозы, но не слишком обращали на все это внимания.
— Та или иная группировка, — повторил Оуэн. — И еще кто? Российское правительство? КГБ или что там сейчас вместо него?
Мистер Раш пожал плечами:
— Да. Или закоренелые экстремисты. Сами знаете: обычные подрывные элементы. Фанатики-коммунисты, марксисты, сторонники восстановления монархии и тому подобное.
Оуэн посмотрел на меня, и я снова прочла его мысли, отчетливо, как в раскрытой книге: «Мало того, что у меня петля на шее, которая затянется через три месяца, если план с мебелью и картинами не сработает, так теперь еще и это. Подрывные элементы прямо у нас на пороге. Этого нам как раз и не хватало».
— Хорошо, — выговорил он наконец, — будем справляться с неприятностями по мере их поступления. Кик, не попросите мистера Гарднера присоединиться к нам?
— Да, сэр.
Эндрю Гарднер был директором ювелирного отдела. Некрасивый, но утонченный человечек лет сорока пяти, он считался настоящим профессионалом, обучавшимся едва ли не с рождения, как все эксперты-ювелиры, неизменно оставаться бесстрастным, не проявляя никаких эмоций. Наверное, скажи кто-то, что его жена и дети похищены и если он не внесет выкупа к трем часам, их сожгут заживо, он спокойно кивнул бы головой и ответил: «Понятно», — после чего сделал бы все, что мог. Но при этом глазом бы не моргнул. Он управлял ювелирным отделом «Баллантайн» так же четко и хладнокровно, как мясник — своим холодильником. Весь отдел был чем-то вроде гигантской морозилки.