Бриллиантовый корабль
Шрифт:
Здесь были матросы разных национальностей: из южноевропейских и средиземных портов, турки в национальной одежде, крепкие здоровые греки, тунисцы, моряки из Алжира и Адриатики. Среди окружавших меня не раненых людей я заметил двух американцев, одного негра и маленького француза, который болтал без умолку. Но все они одинаково ждали от меня помощи.
– Помогите нашим товарищам, доктор! Спасите их, ради Бога! У нас на борту нет доктора... Мистер Клейн уехал вместе с мистером Аймрозом. Мы сами ничего не можем сделать...
Страдания их привели меня в ужас. Я не знал, что отвечать и как
– Есть у вас аптека? – спросил я. – Комната для операций?
Они в один голос ответили утвердительно. Человек шесть из них выказали готовность провести меня вниз. Я остановился на минуту, чтобы отдать одно приказание Окиаде, а затем исполнил их желание и отправился с матросами.
– Мисс Анна здесь, на пароходе, – сказал я верному японцу. – Найди ее и отвези на яхту.
– Окиада бросил на меня быстрый, пристальный взгляд и мгновенно исчез куда-то.
Дородный американец, вызвавшийся быть моим провожатым, растолкал своих товарищей, провел меня через калитку и мы спустились с ним по большой лестнице у капитанской каюты. Слов не хватит для описания роскоши и великолепия этой части парохода. Все лампы были из массивного серебра. Панели на стенах из самого дорогого дерева – тик, испанское красное дерево и атласное дерево. Я заглянул в столовую и увидел на ее стенах дорогие картины известных художников французской и испанской школ.
Мы прошли мимо будуара, который был обставлен с таким вкусом и изяществом, какое присуще только Парижу.
Здесь была и карточная комната, как в большом лондонском клубе, с маленькими столиками и электрическими лампами на них; карты, брошенные, как попало, валялись еще по всему голубому персидскому ковру, покрывавшему паркетный пол.
Пройдя эту комнату, я вышел через дверь, ведущую к центральной части судна, и очутился в широком коридоре, который освещался сверху и стены которого казались стальными.
Если я имел какое-либо сомнение относительно того, что это означает, то откровенный американец сразу разрешил его без малейшего вопроса с моей стороны.
– Кладовая старика, – сказал он. – Он держал здесь все, что не годится для еды. Я думаю, он увез на берег самое лучшее. Все перешло на судно Колина Росса. Купите хоть один золотой кирпичик из того, что осталось, – не станете беднее от этого. Теперь мы все делим и делим между собой. Тут внизу стоял часовой день и ночь, когда старый Исаак был на борту. Вы, я думаю, здорово напугали его. Он бежал в Бразилию через день после того, как мы увидели вас...
Я в свою очередь спросил его:
– Был ли генерал Фордибрас здесь на борту вместе с тем человеком, о котором вы говорите?
– Не в этот раз. Я слышал, что он уехал в Европу. Он слишком податлив для такого дела. Три Пальца никогда не мог смотреть в лицо Шеффилдскому Ножу. Все мужество его перешло к дочери.
Мы прошли, пока он говорил, через вторую стальную дверь и спустились по коротенькой лестнице во второй коридор, по сторонам которого шли обыкновенные каюты. Здесь находилось помещение для лекарств и медицинских материалов: это была комната в современном стиле, устроенная, по-видимому, доктором, который
Я поспешно осмотрел все и нашел антисептические средства, вату, бинты и скальпели, без которых я почти ничего не мог бы сделать для раненых.
Я превысил бы свое право, вздумай я рассказывать вам о тех продолжительных часах, которые последовали непосредственно за моим вступлением в роль доктора.
Я провел их как человек, попавший в страну снов и беспокойных мыслей. Раненых на пароходе оказалось не менее тридцати одного человека, из них семь принадлежали к группе у бака, а двадцать четыре – к группе у спуска в каюты. Последние очень меня заинтересовали, так как среди них были англичане и лица, которые были мне очень известны по истории недавних преступлений. Один из них, юноша, получивший на лбу тяжелый порез складным ножом, упоминался в связи со знаменитым делом о поджогах в английском банке, совершенных лет пять тому назад.
Я узнал также итальянского вора бриллиантов Дитуччи, германского мошенника Уриха, молодого бельгийца Монтерри, который, по всеобщему мнению, отбывал каторжные работы, присужденные ему за покушение на жизнь короля Леопольда. К счастью, не многие из этих людей были ранены ружейными пулями. Убитые выстрелами падали мгновенно, и тела их были уже выброшены в море. Все мои пациенты были жертвами порезов, страшно зияющих у некоторых, и тяжелых переломов у других. Двое умерли, пока я перевязывал их. Это была полная страданий работа, и я надеюсь, что меня никогда больше не позовут к таким людям – в качестве врача или кого-нибудь другого.
Честные люди, как я называл матросов парохода, страдали теперь гораздо меньше. Они очень благодарили меня за оказанную им помощь. Что касается американца, то он откровенно рассказал мне историю этого страшного побоища.
– Мы стояли за то, чтобы ехать в Рио-де-Жанейро, а мистер Росс был против этого, – говорил он. – Ждали вспомогательного судна и на нем были, как я думаю, люди, согрешившие против закона. Еврей обращался с нами, как с самыми грязными, низкими людьми, и часто поговаривал о плотах. Знаете ли, для чего эти плоты, доктор? Живых людей бросают через борт на такой вот плот величиной с большой широкий стол и желают им счастливого пути. Колин Росс заболел лихорадкой и теперь лежит внизу и бредит. Мы получили оружие после того, как подмаслили подштурмана и пообещали ему место Росса. Рано или поздно, но это должно было случиться. Мы убивали их, как овец, а теперь мы собираемся высадиться на берег и сорить там нашими деньгами... Я говорю, разумеется только о тех, что остались в живых, хоть их в общем-то очень мало, – вы знаете сами, доктор.
Он говорил правду, в этом не было сомнения. Я стоял на палубе поистине зачумленного корабля. Он был полон предсмертных воплей и рыданий. Наступила ночь и густой белый туман покрыл океан. Яхта больше не была видна. Из всех проведенных мною часов среди этого великого испытания это был самый ужасный и грозный по своему значению.
Яхта не могла найти меня среди тумана, и мне грозила опасность остаться пленником этих отчаянных людей и их заложником на случай ожидающего их возмездия...