Бриллиантовый корабль
Шрифт:
Я не прерывал его болтовни. Говоря откровенно, я был очень рад его обществу. Я не желал, чтобы Анна Фордибрас подумала, будто я один в отеле и у меня нет знакомых в Диеппе, вследствие чего не мог бы отрицать своего желания возобновить с нею знакомства во время отсутствия ее отца. Теперь же присутствие этого дородного ирландца могло служить ширмой моим намерениям. Как бы там ни было, я очень был рад этой встрече.
– Мак-Шанус, – сказал я, – не говори глупостей и не причисляй меня к семье подобного рода. Ну разве я похож на человека, которому дочери осмелятся петь
– По наружному виду трудно судить, доктор! У моего друга Люка о'Бриена, того самого, что написал «Философию уединения», семь детей в графстве Корк и граммофон. «Люк, – говорю я ему, – ты, я вижу, в полном уединении здесь». Он выругался, и с тех пор мы больше не говорим с ним об этом.
– Кстати, Мак-Шанус! Позволь мне успокоить твои чувства сообщением, что завтра вечером сюда приедет за мной моя яхта «Белые крылья».
– Слава Богу, ты будешь в безопасности на море. Я не доверяю ей. Взгляни в ее глаза. Не видишь разве, как они то выглянут, то спрячутся... «Точно мышки из-под юбочки», – говорит поэт. Ей не терпится показать свою маленькую ножку и дать тебе понять, что обувь ее не дорого обойдется. Отвернись в сторону, Ин, мой мальчик, когда она смеется. Плохой это смех, он ведет к погибели человека...
– Я запомню это, Мак-Шанус! Не желаешь ли заняться старой леди, пока я побеседую с ней?
– Как? С той кошкой, у которой мужские волосы и телескоп на носу? Спаси меня, Господи, и помилуй! Лучше каторжные работы.
– Ну, полно тебе! Не видишь разве по ее взгляду, что она пользуется авторитетом на этом полуострове, Мак-Шанус? Я знаю, она играет в мяч. Я видел ее с палками сегодня днем.
– Чтобы проломить голову кому-нибудь. Неужели Тимофей Мак-Шанус так низко пал? Неужели он пойдет по пятам женщины с палками в руках? Прекрасное это зрелище будет, право, настоящий праздник!
– Выпей еще шампанского, это укрепит твои нервы, Тимофей.
Он покачал головой и погрузился в грустное раздумье. Нервы его, однако, успокоились после нескольких стаканов. По окончании обеда мы вышли на веранду, где застали мисс Фордибрас и ее компаньонку мисс Астон – они пили кофе. Они встали нам навстречу, точно ждали нашего прихода, и я тотчас же представил им Мак-Шануса.
– Мистер Тимофей Мак-Шанус, автор «Ирландии и ее королей» и потомок одного из последних, сколько мне помнится. Не правда ли, Мак-Шанус?
– Не одного, а всех, доктор Фабос! Мой отец правил когда-то Ирландией, а сыновья мои будут править ею впоследствии. Ваш слуга, прелестная леди! Прошу не называть меня историком. Я поэт, когда не присутствую на суде.
Мисс Астон, леди с короткими волосами и в очках, отнеслась, кажется, серьезно к словам Мак-Шануса и сейчас же заговорила с ним о Броунинге, Уолте Уитмэне и других. Я подвинул стул ближе к мисс Фордибрас и также принял участие в общем разговоре.
– Никто не читает теперь поэзии, – сказал я. – Мы сделались слишком циничны. Даже Мак-Шанус и тот не считает свои оды достойными печати.
– Они погибнут вместе со мной в могиле аббатства, – ответил он. – И только спустя тысячу лет какой-нибудь профессор из Новой Зеландии
– Время – самая истинная критика, – воскликнула мисс Астон.
Мак-Шанус взглянул на меня, как бы желая сказать: «Однако она того... достаточно опытна в том, что касается времени».
Я обратился к Анне Фордибрас, прося ее защитить поэтов.
– Двадцатое столетие не дает нам возможности уединиться, – сказал я, – а поэты не могут быть без уединения. Мы все время живем среди толпы. Даже путешествие на яхте устарело теперь. Люди стремятся туда, где они могут показаться другим людям. Тщеславие охватило всех... Все желают казаться и делать лучше, чем другие.
– На свете есть женщины, которые не знают, что такое тщеславие, – сухо заметила мисс Астон. – Мы живем нашим внутренним миром, и жизнь каждой из нас – наша собственная. Все наше существование – одно уединение. Мы большей частью бываем одни, даже когда многие окружают нас.
– Это комплимент моему другу Фабосу! – воскликнул Мак-Шанус, торжествуя. – Позвольте мне иметь честь проводить вас в казино, леди, ибо такой человек, как он, не может быть вам компанией. Нет никакого сомнения, что он переманит мисс Фордибрас в другую партию, когда они покончат с поэтами. Не правда ли, доктор?
Я ответил ему, что буду, конечно, в восторге, и все мы отправились в казино. Тимофей увлекся игрой, и я остался один с мисс Фордибрас. Мы с нею не стремились войти в здание казино, а так как на берегу было сравнительно мало публики, то мы могли держаться в стороне, наслаждаясь видом луны, рисовавшей золотистые островки на поверхности спящего моря, и прислушиваясь к музыке в казино.
– Завтра в это время, – сказал я, – моя яхта будет ближе к Ушонту, чем к Диеппу.
Она робко взглянула на меня. Редко приходилось мне видеть такое красивое и в то же время такое трогательное лицо.
– Ближе к уединению? – спросила она.
– Быть может, – ответил я. – В этом преимущество яхты. Вы плывете, собственно, никуда и, если это не понравится вам, вы возвращаетесь обратно.
– И вы положительно не знаете, куда?
– Положительно не знаю.
– А я знаю, – сказала она. – Вы едете преследовать моего отца...
Никогда еще в своей жизни не был я так поражен. Я знал уже, что она подозревает меня, но такой вызов от почти ребенка, это открыто выраженное недоверие... нет, это было выше моего понимания!
– Зачем же мне преследовать вашего отца? – спросил я.
– Не знаю, доктор Фабос. Но вы преследуете его. Вы подозреваете его в чем-то дурном и хотите сделать нам зло.
– Дорогое дитя мое, – сказал я, – Бог свидетель, я никому не желаю зла. Вы не то говорите, что следует. То же самое чувство, которое побуждает вас говорить это, должно подсказать вам, что все то, что я намерен предпринять и сделать, – вполне справедливо, правильно... и должно быть сделано.
Я взглянул на нее. Мы подходили в это время к самой воде. Волны медленно, лениво плескались у наших ног – волны моря, которое я намеревался пересечь, дабы открыть истину, которая удивит весь мир.