Бриллианты Берии

Амусин Александр

«Времена нэпа (1921–1929) чем-то напоминают нашу нынешнюю российскую действительность: та же погоня за золотым тельцом, та же пропасть между богатыми и бедными и та же «желтизна» большинства средств массовой информации в выражении своих чувств и мыслей. В итоге свобода слова очень часто становилась не инструментом конструктивной критики, а средством для сведения личных счётов. Причём никаких авторитетов в этом деле не существовало. В конце 1923 года такой жертвой стал великий реформатор театра Константин Сергеевич Станиславский.

В те годы лишь незначительная часть

театралов продолжала уважать Мастера и ценить его вклад не только в российское, но и в мировое театральное искусство, а большинство откровенно издевалось над ним и

презирало. Это большинство считало Станиславского «пережитком царской России» и требовало «сбросить его с корабля истории». Даже бывший мхатовец Всеволод Мейерхольд, который в советской России дорос до поста

начальника театрального отдела Наркомпроса, во всеуслышание заявил, что «Московский Художественный театр – это эстетический хлам». Мейерхольд призывал бороться с академическими театрами и создавать новое искусство – авангардное, экспериментаторское. Естественно, в подобном искусстве таким

реформаторам, как Константин Станиславский, места просто не было. По сути, это была борьба не против Станиславского, а против русского традиционализма, баталия которую вели большевики-космополиты в лице наркома просвещения А. Луначарского, того же В. Мейерхольда».

– Не знала, до какого кретинизма рулевые эпохи доходили. Впрочем, и сегодня времена не лучше. Во все века бездари таланты уничтожали, – выдохнула Вилена, сжимая кулачки.

– Это текст из современной книги, доченька, а теперь я тебе расскажу, чему был свидетелем твой прапрадед. Судя по его письмам к своей жене, издевались над Станиславским многие годы. Да и не только над ним. Всех, кто пытался сохранить исконно российскую культуру на сцене, в литера-

туре, жизни, – изводили безжалостно. Пушкина объявили графоманом, Льва Толстого офицером-недоучкой, Есенина травили и затравили, убили и повесили в гостинице, а обнародовали, что он сам… самоубийца. Это была пора великой лжи, чудо-вищных гонений и грязного передела. Досталось

всем: и большим, и малым. Любовь призывали признавать пережитком мрачного прошлого, воспевали свободный секс, в культуре царили аван-

гардисты, футуристы, имажинисты и прочие неистовые исты, которые ничего делать не умели, а свои жалкие полуграмотные литературные опусы

выдавали за новые формы, великие открытия и, разумеется, талантливые находки! Их поддерживали такие же тупицы. Более того, дабы оправдать своё существование при кормушке, подобную галиматью признавали искусством и открытиями.

Хотя, как навоз ни назови, пахнуть не перестанет! Так называемые космополиты в те годы были в фаворе и повсеместно диктовали свои дикие дурнопахнущие законы практически во всех сферах.

– Мама, можно подумать, сейчас времена иные. Что газеты читать, что телевизор смотреть – тошно. Одни разборки да сведение счётов. Журнали-

сты пишут, как им закажут и на сколько закажут. Настоящих писателей затирают, гонораров не платят, сочиняют про них небылицы глупые.

Хороших книг не купить, сплошь коммерческие,

а там криминал да эротика или бредятина для наркоманов, которую окрестили на западный манер

фэнтези. В критики лезут полуграмотные кандидаты филологических наук да больные манией величия борзописцы. В классическом университете читают лекции матом. В детском театре на сцене нецензурщина, секс. Раньше я думала: у нас перестройка, свобода слова, а теперь понимаю – свобода лжи. Я где-то вычитала, что сегодня происходит сознательная отупизация народа, особенно молодёжи. Российским политикам, работающим на США, это очень и очень выгодно.

Алевтина Дмитриевна подошла к дочери, обняла.

– Хорошо хоть осознаёшь, а я думала, ты у меня только наблюдатель. Высоко выросла, высоко! Значит, одним отупизированным человечком в нашей стране будет меньше. Но давай вернёмся к Станиславскому. А то скоро рассветёт, а мне нужно тебе ещё кое о чём досказать и попросить.

– Мама, да я… да я… ты только намекни… я мигом сделаю… я…

– Не торопись. Прежде чем сделать, понять надо, а прежде чем понять – вдуматься, вместе проанализировать!

Вилена, привстав на цыпочки, приподняла руки, сложив крестом на груди, потешно вздёрнула подбородок, надула щёчки и засеменила к диванчику. Присев, улыбаясь, зашептала:

– Мама, я сама покорность. Слюхаю и внимаю. Можешь начинать с мезозоя. Итак, какой динозавр с каким стегозавром папоротник не поделили?

Алевтина Дмитриевна рассмеялась.

– С мезозоя так с мезозоя, а точнее, со знаменитого МХАТА.

– Который создал Станиславский.

– Весьма спорно, доченька. Выражаясь современным языком, он был его художественным руководителем, идейным вдохновителем. А театр ос-

новал, как это ни парадоксально, Савва Морозов.

– Савва! Тот богач, который спонсировал коммунистов?

– Да, Виленочка, он самый. Раньше таких, как он, называли скромненько – меценат, слово «спонсор» ещё не изобрели. О Савве Тимофеевиче многие помнят как о человеке, материально поддерживавшем партию большевиков. Обычно ещё добавляют, что Морозов был очень богатым текстильным фабрикантом. В советский период коммунисты не очень-то охотно припоминали о нём. Оно и понятно. Когда он однажды отказался финансировать их очередную авантюру, они его и убили. Но если рассматривать историю объективно, у Морозова на самом деле кроме фамильной ткацкой фабрики феноменального мирового уровня имелись многочисленные собственные рудники, лесозаготовки, химические заводы, больницы, даже газеты. Только благодаря его деньгам возник

и сумел выжить знаменитый МХАТ. Это мнение твоего прадеда, доченька, свидетеля тех событий.

Сегодня большинство специалистов, занимающихся изучением истории российского революционного движения, не без веских оснований полагают,

что МХАТ начался с того момента, когда Савва Морозов взялся активно помогать Константину Сергеевичу и его труппе. Мечтать о своём театре

может каждый, а вот создать дано единицам. Годами Станиславский искренне и наивно надеялся, что деньги даст на театр его богатая родня, но