Бриллианты имперской короны. Осколок Ока Разума
Шрифт:
Пресса выяснила, что прошедшим вечером Мейстрала ожидали в отеле Николь, — это был слух, который Роман и Николь договорились пустить, ложный след, оставленный Романом, чтобы прикрыть Мейстрала. Информационные шары не видели, как он входил, но ведь Мейстрал славился своей неуловимостью. Николь отказалась от дальнейших обсуждений этого вопроса, что только усилило разговоры и предположения.
Николь знала, как раздувать сплетни. В конце концов, это была ее профессия.
И вот теперь раздался телефонный звонок.
— Дрейк Мейстрал, мэм.
Николь оборудовала свою спальню глубоким мужским голосом Хосейли, почтительным и исполненным
— Привет, Мейстрал. Вечер был прибыльным?
— Это был… интересный вечер, Николь. — Что-то в его голосе заставило Николь выпрямиться.
— С тобой все в порядке, Дрейк?
Он поколебался:
— Да. Но я вынужден лишить себя твоего общества сегодня за завтраком. Ты же знаешь, я не оставил бы тебя без сопровождающего, если бы на то не было серьезных причин.
«Вызов?» — подумала Николь. «Арест? Какая-то ловушка?»
Она не слышала упоминаний о Мейстрале на видео, разве что в связи с ее собственным именем. Так что, каковы бы ни были его проблемы, они были частного характера.
— Я могу чем-нибудь помочь?
Улыбка Мейстрала была напряженной:
— Очень любезно с твоей стороны предлагать помощь, но нет.
— Все, что угодно, Мейстрал. Мы же друзья. Ты знаешь об этом.
Он немного помедлил, прежде чем ответить:
— Ты очень добра, но думаю, что нет. Тебе не следует в это ввязываться.
Николь опустила подбородок на руку:
— Стало быть, это серьезно.
— Да, миледи. Серьезно.
— Роман приглядывает за тобой?
Мейстрал улыбнулся:
— И очень хорошо. Спасибо.
— Будь очень осторожен, Дрейк. Не наделай глупостей.
— Не наделаю. — Он поднял бокал с шампанским к голографическому полю. — Спасибо тебе за то, что поняла меня. Я постараюсь компенсировать тебе неудобства при нашей следующей встрече.
Николь улыбнулась. Мейстрал всегда получал десять очков за стиль.
— Ловлю тебя на слове, — сказала она.
Глядя, как он отпил глоток шампанского из бокала, Николь поняла — что-то в его поведении все еще беспокоило ее. Он потрясен, неожиданно сообразила она. По-настоящему потрясен. Шампанское было намеренной попыткой вернуть самообладание и смекалку. Николь никогда еще не видела его в таком состоянии и, если бы не была с ним близко знакома в течение короткого периода, ни за что бы этого не заметила.
— Дрейк, — внезапно сказала она, — позвони мне завтра. Я хочу знать, как у тебя дела.
Мейстрал убрал бокал из поля зрения. Его взгляд ничего не выражал:
— Спасибо, — отозвался он, — я польщен твоей заботой.
Это было обычное замечание Мейстрала, но он произнес его на Высоком Хосейли, в спряжении, относившемся к состоянию вселенной. Еще десять очков за стиль, и все же дело было плохо.
Николь оказалась ничуть не в лучшем положении — ее теперь было некому сопровождать на светский завтрак. После того, как голова Мейстрала исчезла, Николь с минуту поразмыслила, потом велела комнате набрать номер резиденции лейтенанта Наварра.
Его не было дома. Автоответчик попросил оставить сообщение, но Николь отказалась. Члены Диадемы говорили лично, либо не разговаривали вообще.
Николь на мгновение задумалась, потом решила сослаться на усталость и отказаться
Хорошо. Что бы ни происходило, Мейстралу не повредит, если все будут думать, что он не в том месте, где находится.
Птичка с разноцветными крыльями в панике вылетела из гнезда, услышав чириканье телефона Наварра. Но телефон смолк, и после минутного раздумья птица решила провести осторожную разведку. Она уселась на ветку, так, чтобы быть вне досягаемости телефона, и посмотрела вниз, на свой дом, озадаченно почесывая лапкой клюв.
Телефон лежал среди сокровищ птицы — осколков мозаики, блестящей обертки от конфет, авторучки, нескольких разноцветных камешков, детского колечка. Мысль о том, чтобы эта штука перехватила у нее трофеи, была для птицы невыносима. Чертов предмет только притворялся неживым.
Когда телефон снова зачирикал, птица в тревоге подняла крылья, но всего лишь отступила на несколько шагов вдоль ветки. Чириканье продолжалось. Беспокойство птицы улеглось, и она придвинулась ближе; в ее мозгу медленно поднималось чувство торжества.
Эта штука разговаривала! У птицы никогда раньше не было говорящих сокровищ. Она растопырила перья и произнесла: — Ку-у-у!
Телефон продолжал чирикать. Птица ответила ему. Наконец, в Пеленг-Сити страховой агент повесил трубку, и телефон замолчал.
Птичка с яркими перьями вернулась в гнездо, радуясь новому другу.
Материалистический подход к жизни, как могла бы засвидетельствовать птичка с яркими перьями, не всегда сопровождается мещанством, которое приписывают ему его противники. Взять, например, радости, которые доставляет возможность окружать себя предметами, приносящими комфорт и удовольствие, — хорошими винами, произведениями искусства, книгами в кожаных переплетах, прекрасными средствами транспорта — и человек вполне может послать весь мир подальше. Существуют и худшие способы устраивать жизнь, но только в тех случаях, когда материалистический импульс переходит от комфорта к принуждению, он становится отвратительным. Никому не требуется в хозяйстве больше одного дуршлага, и если кто-то задается целью коллекционировать платиновые дуршлаги с ободками, отделанными бриллиантами, и донышком, разукрашенным аллегорическими рельефами, причем все это с единственной целью — выставляться перед соседями, в таком случае наблюдатель может смело сделать вывод о том, что материалистический импульс вышел из-под контроля.
Признанное воровство основывается на материализме, но без мещанства и обывательщины. Человек ищет совершенный предмет, лучший из предметов своей категории, самый редкий и поразительный, а потом своими собственными усилиями отваживается завладеть им. Таким образом, вульгарная кража со взломом превращается в приключение в стиле эстетического романтизма. Сотню лет назад Ральф Эдверс узрел Черепок Элтдауна и понял, что должен завладеть им, что ему не будет покоя, пока он не положит черепок на ладонь, не увидит, как его темные отблески пляшут в свете его камина. Неудивительно, что он потратил полжизни на попытки его украсть — не для того, чтобы продать, но чтобы оставить его себе, ради собственной славной персоны, — и наконец, истратив в погоне за Черепком все заработанные им за целую жизнь воровством деньги, зажав его в руках и зная, что Черепок уже принадлежит ему, он окончил жизнь самоубийством, прижав Черепок к груди, предпочтя покончить с собой, чем увидеть, как Имперское управление доходов продаст Черепок, чтобы уплатить налоги. Кто станет его осуждать? Он был в первую очередь романтиком, а потом уже — материалистом.