Бродячий цирк
Шрифт:
Конечно, то, что Аксель некогда полетел искать меня по всему Кракову, стало приятной неожиданностью.
Следы вчерашних событий намертво въелись в его лицо. Рот подёргивался, как у сумасшедшего, стёкла очков, всегда прозрачные и позволяющие в любой момент разглядеть его глаза и зачерпнуть из них ласки и одобрения — для всех, не важно, знает ли он вообще, кто ты такой! — теперь отчаянно бликовали. Он стал под другим углом держать голову. Нет, это был тот самый жизнерадостный Акс, но внутри него как будто переставили мебель.
Позже, когда мы двинулись в путь, я отметил и другие
Но Анны с нами не было. Анна самолётом переправлялась на свою тёплую родину.
— Никакого винограда там не было, — сказала мне однажды Марина.
— Что?
— У Анны. Аксель сказал, что купил виноград.
Я и сам уже понял. После несчастного случая они не виделись. Ждала ли его Анна? Не мудрено, если Аксель уже сейчас, по прошествии нескольких дней, действительно думает, что навещал подругу. Что она ему сказала там, в его мыслях? Что он ей ответил?.. Я наблюдал как Аксель, заглядывая в небо, словно в горшок с золотом, вслепую правит лошадьми. Судя по тому, что он такой весёлый, скандала у них не было.
Анна уговорила Марину повременить с поездкой до тех пор, пока она не поправится, и та согласилась, но непременно обещала приехать в гости. Марина больше не заговаривала со мной о доме, и мне это казалось хорошим знаком. Она целиком отдала себя цирку, стараясь обеспечить троим мужчинам комфорт на каждой остановке. Словно после многочисленных потерь решила во что бы то ни стало убедить нас, что уж её-то мы не потеряем, и я иногда чувствовал за пазухой ответственность, которую я взял за неё тогда, на крыше, когда позволил немного выговориться. Возможно, благодаря тому, что у кого-то такая ответственность есть, Марина чувствовала себя легче. Я был за неё рад.
Выступали мы во множестве небольших городов, что усыпали западную часть Германии, и иногда даже забирались «в Германию» так далеко, что с удивлением слышали французскую речь.
— Когда-нибудь, — сказал Костя, — больше не будет ни Франции, ни Германии, ни какого другого государства. Будет одна большая страна, в которой будут говорить на всех языках мира сразу. Люди стремятся к объединению, и отсюда, как не парадоксально это звучит, все войны, и конфликты, и противоречия на Земле. Люди так стремятся объединиться, что просто забывают, что они не комки шерсти, а комки шипов. Как дикобразы. Каждому хочется сохранить свои культурные традиции, но при
— Джагиту бы это понравилось, — сказал внезапно Аксель, и мы загрустили.
Мы катили и катили дальше, вращающийся в сердце урагана домик Полли из сказки, потерявший одну из стен и выпустивший наружу, словно открытая клетка канареек, мебель, плюшевые игрушки и множество любимых предметов.
Я грустил и слушал, как препираются Алекс и Костя.
— Ты как будто умеешь водить лошадь? — спрашивал первый.
— Я умею водить всё, что движется.
— Там нет ключа зажигания.
— Там есть хвост зажигания. А у меня есть зажигалка.
— Не подпускай его к лошади! — кричала Марина так, что закладывало уши.
Вчетвером мы мало разговаривали. Возможно, потому, что всем вместе удавалось собраться только на стоянках или перед выступлениями, а в остальное время ехали по двое в разных повозках, чтобы при необходимости сменять друг друга за козлами. Но и вдвоём мы в основном молчали или разговаривали на какие-то отвлечённые темы. Я уже достаточно большой и понимаю, чем отвлечённая болтовня, «smalltalk», как говорят англичане, отличается от настоящей тёплой беседы.
Акс всё больше разговаривал сам с собой, и под его бормотание было очень приятно засыпать. Казалось, он всё чаще стал забывать о нашем присутствии. Точнее, о нашем присутствии он помнил, но именно что только о присутствии: о том, чтобы по душам разговаривать с нами или как-то иначе поддерживать боевой дух команды не было и речи.
Однажды, когда была наша с Костей очередь управлять звериной повозкой, и разговор зашёл об Акселе, он вытянул голые лодыжки и сказал:
— Я, кажется, отъездился. Посмотри на мои ноги. Это ноги старого пса, хромого на все возможные амбиции. А этот — скачет, как будто молодой. Мне за ним уже не угнаться. Ты, может быть, сможешь. Если тебе это нужно.
— И что ты будешь делать?
Я почувствовал, как голос становится от слёз всё солонее и солонее.
— Наверное, вернусь в Берлин. Выкуплю ту старую почту, построю там кафе, назову его «У Джагита», и все будут думать, что Джагит — это я. В Берлине полно русских и все они будут считать меня шарлатаном. Там, на крыше обязательно будет открытая веранда и столик рядом с Джагитом, который останется всегда зарезервирован для нашей бродячей компании.
Я молчал. Я никогда не слышал от Кости подобных сентиментальностей. Впрочем, нельзя сказать, что сама эта идея не заставила несколько раз перевернуться кверху тормашками сердце в груди.
Марина считала, что Капитан готовит к отплытию свою шлюпку. Однажды ночью после выступления в безымянной французской деревеньке, где жители смотрели на нас козьими и воробьиными глазами, а козы и воробьи по-человечески восторженными, я выбрался из повозки утянуть что-нибудь съестное из продуктовой корзины, и едва не споткнулся о Марину.
Она сидела прямо на земле среди наших раскиданных пожитков и грустно подкидывала веточки в затухающий костёр. Веточки были совсем сырые, вместо того чтобы гореть, они извивались на углях, будто живые существа. От этого ей становилось ещё грустнее.