Бродячий цирк
Шрифт:
— Мы с Лушей попробуем. Она тоже хочет выступить.
— Она всего лишь кошка, — возразила Марина.
Глаза у девушки были похожи на глаза щенка, а в гнезде на голове могли запросто обнаружиться птенцы. Она куталась в тёплый свитер, который надевала только прохладными вечерами, тонула в нём всё глубже и глубже.
— Мара! Мне нужна твоя помощь. Твоя… забота.
Вот уж не думал, что скажу когда-нибудь кому-нибудь это слово. Это слово вообще не из тех, которые мальчишки употребляют в повседневной речи. Забота. Ну надо же.
Они молчали, обстреливая меня взглядами. Пытались понять, что заставило меня быть таким упрямцем.
— Я пошёл, — сказал я, желая прервать затянувшееся молчание.
— Всё развалилось, — сказала Мара. — Разве ты не видишь?
Мы так долго репетировали этот номер. Мы можем показать его не в Берлине, где публика наверняка очень требовательна, особенно к развлечениям в период военных волнений, а в двух часах неспешных оборотов колёс отсюда. Наверняка там нас с Лушей приняли бы куда более благосклонно.
Но если всё на самом деле «развалилось», как говорит Марина, наш корабль до туда не доплывёт. Он даже не выйдет из доков.
— Я пошёл, — повторил я и махнул рукой.
Луша ждала меня. Сидела на корме, обернув хвост вокруг лап, невозмутимая, как королева. Вот у кого в глазах не видно обречённости. Ей до фонаря человечьи разборки. Я искренне порадовался, что мне достался такой компаньон.
Здесь, на крыше, успела побывать, кажется, целая куча народу. Всё вокруг выглядело как разорённое гнездо. Катались пустые бутылки. Если бы на улице было грязно, если бы вчера какое-нибудь небесное существо подоило бы тучи, я бы увидел множество отпечатков ног. Стол и стулья оказались разобраны на составные части, чтобы послужить имитацией оружия в этой имитации войны. Диван исчез. Только фигура Джагита по-прежнему возвышалась на краю крыши, и солнце вырезало по трафарету его тень. Она была куда короче, чем час назад.
Луша поняла меня без слов и в два прыжка запрыгнула на плечо. Я поёжился: совсем забыл надеть толстый свитер. Кошки иногда увлекаются, с каким уважением бы они к тебе не относились (всё-таки «любовь» не совсем подходящее слово, когда говоришь о кошке); да и вряд ли они так уж задумываются над тем, какие страдания тебе причиняют, считая, что цепляться когтями, когда хочешь куда-то залезть — это естественно и логично.
— Если что, убегай, — шепнул я Луне. Но вряд ли кошка нуждалась в моих поучениях. Старая путешественница и сама прекрасно знала что делать.
Зажмурившись, я шагнул из-за каменной спины Джагита к краю «сцены».
Казалось, что гул внизу постепенно затихает, будто кто-то убавляет громкость на магнитофоне. Минута, полторы, две… третья. Они должны меня увидеть, подумал я. Представил, как люди пихают под рёбра соседей, и те тоже обращают глаза против солнца, желая узнать, кто там так внезапно осмелел.
Четыре минуты я стоял неподвижно, а потом открыл глаза. Пространство, попираемое с четырёх сторон двумя жилыми домами, старой почтой и остатками Стены, через которую будто бы прополз гигантский змей, оставив асфальтовую полоску слизи, была пуста. То есть абсолютно пуста, если не считать общей неряшливости, будто где-то рядом прорвался водопровод, или воды Сены вышли из берегов и вынесли наружу из переулков и мусорных баков всё их содержимое… Я поискал глазами блики от полицейских мигалок и ничего не нашёл. Гул, который мерещился мне оглушающим океанским рёвом, остался где-то на грани слышимости. То стучал колёсами где-то далеко поезд, да, наверное,
— Что ж, так даже лучше, — сказал я Луше, которая повернула голову, пощекотав мою щёку усами. Оглянулся и увидел Марину, которая сидела посреди крыши, притянув к подбородку колени.
— Никого нет, — резюмировала она.
Откровенно говоря, я не мог поверить своему счастью. Все эти четыре минуты я слушал и слышал работу всех внутренних органов, начиная с шума несущейся по артериям крови и кончая процессами в кишечнике.
«Выход на сцену перед пустым залом — тоже выход, — вспомнил я слова Акселя. — Ты ни в коем случае не должен позволять себе расслабляться».
Что-то дало течь, но слова нашего командира от этого не расплылись. Они намертво всохли в пергамент моей памяти.
И мы выступили. Всё прошло как по маслу. Видно, предельное волнение пробило в сознании какую-то дыру, в которую я сейчас с удовольствием ухнул. Я никогда ещё так не погружался в выступление. Мы с Лушей могли общаться как-то по другому, нежели открывая рот и издавая разные звуки, как-то по-другому, нежели указывая хвостами-стрелками направление на эмоции и шевеля в такт внутренней музыке усами. Мы словно были двумя руками одного тела. Я уверен, если бы здесь были люди, они хохотали бы до слёз, хотя в тот момент ни о каких зрителях я не думал.
Хотя один зритель всё-таки был. В глазах Марины читалось изумление. Я помахал ей рукой.
— Давай ко мне.
Она помотала головой.
— Здесь же никого нет! — настаивал я.
— Не будь дураком. Я давно это знала. Слишком тихо.
Она подползла на четвереньках, собирая штанами мелкие стекляшки. Вытянув шею, заглянула вниз, так, как заглядывают в глубокий колодец, и только потом поднялась на ноги.
— Покажешь пару трюков? Я тебя удержу.
Я опустился на корточки, чтобы ей удобнее было забраться мне на плечи. Марина что-то сказала, но я не расслышал.
— Что?
— Как ты это сделал? Когда вы с Лушей выступали, вы как будто бы были в телевизоре.
— В телевизоре? Что это значит?
— Значит, ты написал контрольную на пятёрку. Ни одной помарки. Я словно смотрела кино. Всё-таки хорошо, что Аксель не послушался меня и взял тебя с нами.
Она сказала это тоном маленького капризного ребёнка, который уверял маму, что съест на обед весь суп, если взамен получит новую игрушку, а теперь признал чужую правоту — да, доесть суп до конца, даже при наличии новой машинки под столом, ему не по силам. Я почувствовал, как на моём лице сама собой выползает кривая улыбка.
— Жалко, что никого нет, — сказала Марина. Внизу, осторожно ступая, вынюхивали что-то среди груд мусора две собаки. — Не могу поверить, что ты выступал перед пустым залом так, будто на одного тебя сбежались посмотреть дети со всего города.
— Перед другими детьми я бы путался и делал бы всё не так, — отшутился я. — Кроме того, ты же сама сказала, что меня транслировали по телевизору.
Она засмеялась и, крикнув: «Ну, готовься!», взлетела мне на плечи.
Зрители у нас были. Шляпы для подаяний не было, да и вряд ли кто-то вышел бы, чтобы бросить туда монетку. Но я видел, как шевелились занавески на окнах в доме справа и доме напротив, и знал, что это не просто включенные вентиляторы. За бликующими стёклами я видел людей. После того, как Мара сделала пару головокружительных сальто, я показал ей в сторону окна, где только сейчас видел детское личико, и мы поклонились.