Бродячий цирк

Ахметшин Дмитрий

Честер носился вокруг, словно маленький буревестник.

— Слышите? — вещал он, — Слышите? Оно уже почти здесь!

Где-то разбилось стекло, и Джагит, бледный и похожий на диковинного придонного морского обитателя, сказал, что нужно выходить.

— Да! — с восторгом поддержал его Честер. Он впал в натуральное буйство. Белобрысый его друг безмолвно маячил где-то в сторонке, напоминая пожарную вышку, и мне хотелось вызвать оттуда отряд пожарников, чтобы потушить неистовство маленького чернявого демона.

Я сидел прямо на бетоне, устроив голову между коленей и обхватив её руками. Поднявшийся ветер гудел в рогатых антеннах, подгоняя и закручивая мысли. Наверное, я лучше других понимал, что сейчас будет.

Эта призрачная стена явление того же порядка, что и мираж в Кракове. Только чёрный, наполненный злостью и отчаянием. И нам нужно перебороть его своим миражом, построить такой воздушный замок, чтобы он оказался прекраснее и удивительнее. Чтобы он захватил зрителей полностью, втянул в себя их внимание без остатка. Наверняка Аксель не осознавал это так ясно, как я; я каким-то образом умудрялся держать голову и над водой, обозревая всю эту водную гладь, раскалённое докрасна небо, и под водой, вбирая кислород одними жабрами с бродячими артистами. А он был летучей рыбкой, естественным обитателем в этом океане, который не мог увидеть высоты вздымающегося из воды рифа, но чувствовал его вызов и намеревался перепрыгнуть его на глазах у изумлённой публики прямо здесь и прямо сейчас. Это вызов всему, чем он занимался много лет — вот, что он понимает.

Зато мысли Джагита текли с моими в одном русле. Я встретился с ним взглядом и на мгновение ощутил тяжесть его каменного сердца в своей груди.

— Мне страшно, — сказала Анна. Она забилась в самый уголок дивана, как испуганная кошка. Я довольно неуместно подумал, что она неплохо бы сейчас получилась на фото. Чёрно-белом фото, где только она, диван и крыша. — Я туда не пойду.

— Милая, — сказал Аксель с надломленной ласковостью в голосе. — Конечно пойдёшь. Твоя задача — открыть шоу, как обычно. А потом уже наша забота.

— Я за вас боюсь.

— Сейчас, возможно, перед нами публика, для которой нас создало само мироздание!

Анна смотрела на него. Если бы у неё были длинные уши, они были бы сейчас прижаты к голове на манер кошачьих.

— Выпей пока кофе, — миролюбиво предложил Аксель. — Успокойся.

— Не хочу кофе.

— Очень хорошо, — если на Анну пустота крыши действовала угнетающе, то Акселя она пьянила. Может, он представлял, что находится в безграничном, зрелом, как апельсин, ржаном поле, так же как я представлял вчера ночью песчаные барханы. — Тогда тебе стоит уйти. Мы выступим вдвоём с Джагитом. Просто выйдем и сделаем так, чтобы они смотрели на нас, раскрыв рты и широко распахнув свои пропитые глаза.

Он повернулся было к «сцене», заполненный своим решением до краёв.

— Куда уйти?

Аксель выглядел как натянутая тетива, как лук, чья стрела вот-вот готова выстрелить в сторону сцены. Тем не менее голос его был ласков:

— Отправляйся домой. Отец, наверное, по тебе уже соскучился.

Не буду уточнять, насколько против шерсти пришлась эта ласка. Анна треснула, как стакан, не выдержавший кипятка.

Джагит выглядел в своей рубашке как пыльный и бесконечно большой мешок. Он не менял её уже третий день, а до этого — не стирая, надевал на каждое второе или третье выступление недели. По тому как они с Акселем одновременно и не сговариваясь шагнули к краю крыши, я решил, что между этими двумя точно есть какая-то мистическая связь.

В мистических связях здесь, похоже, не запутаться было невозможно. Вокруг их было больше, чем электрических высоковольтных проводов.

Капитан дал знак Косте, взвыли колонки, и всё потонуло в переутяжелённом звуке. Толпа, наверное, решила, что это что-то вроде полицейских сирен, потому что сначала раскололась, а потом сплотилась сильнее, выставив наружу рога и кулаки. Стена загудела от первого удара.

— Что это там так шумело? — спрашивала потом Марина.

— Это Костя и мистер Фёдор, — отвечал я с гордостью последователя пророка,

который имел честь топтать его следы.

— Грохотало так, что у нашего фольксвагика чуть не повыпадали последние зубы. Фу, то есть стёкла.

Капитан взял громкоговоритель и сказал на германском (тогда я, конечно же, ничего не понял; позже он перевёл мне своё вступление, и здесь я привожу суть его речи):

— Дамы и господа! Сегодня у вас есть уникальный шанс увидеть представление бродячего цирка Акселя и Компании. Это, несомненно, важный для вас день, день единения, и мы, со всей ответственностью сознавая его значительность, дарим вам этот подарок.

Костя втягивал через фильтр сигареты дым, пальцы его прыгали по струнам, вызывая к жизни тягучие и солёные звуки. Это и правда стало похоже на сирены. Под этот грохот на сцену выкатились, как два мяча, артисты, и тут же закрутили вокруг себя водоворот из блестящих и разбрасывающих солнечные зайчики предметов. Я не сразу понял, что это ножи, а когда понял, попытался посчитать, каким количеством жонглирует каждый артист, и не смог. Джагит с Акселем обменивались смертоносными лезвиями с лёгкостью, с которой можно обмениваться разве что взглядами на приятной вечеринке. Это выглядело так, словно стаи стрижей носятся от одного гнезда к другому, и было слышно, как они пронзительно кричат, разрезая крыльями воздух. Мне очень хотелось посмотреть, как это выглядит снизу, потому что отсюда это выглядело более чем внушительно. Куртка Акселя задралась на спине, из задних карманов справа и слева, словно по рукоятке пистолетов, торчало по булаве. Голенища сапог сзади в грязи, будто бы этот ковбой только слез с лошади. Джагит был в своём обычном головном платке, а рубашка с расстёгнутыми верхними пуговицами трепетала на ветру, хотя никакого ветра вроде бы не было. Может быть, этот ветер создавали его руки. Сутулость придавала его фигуре какой-то зловещий намёк. Прожектором этим двоим были многочисленные уличные фонари, а тени растянулись, кажется, до самой недостроенной дороги.

Это было отличное выступление, но стена выстояла. И тут же нанесла ответный удар. Когда все ножи вернулись в карманы, снизу послышались резкие крики.

Я подкрался к Косте.

— Что они кричат?

— Малыш, на немецком я могу разве что ругаться.

Нам только и оставалось, что наблюдать. Аксель невозмутимо отвечал. Мегафон остался валяться на полу, и он напрягал голосовые связки как мог. Потом вдруг послышался свист; в Капитана полетели комья земли, кирпичи и бутылки. Люди были в ярости, их, словно мальчишки большую собаку за оградой, снова и снова подзуживала стена. Аксель оттолкнулся ногами от вентиляционной коробки рядом, сделал сальто назад. Свист на секунду стих, а потом усилился. Мы были в относительной безопасности: горы мусора и строительных материалов служили прекрасными баррикадами, но всё равно было изрядно не по себе. Костя выудил откуда-то бейсболку, а я спрятался за спинку дивана, прижимая грудью к земле Мышика. Джагита эти импровизированные снаряды сторонилась, ему, кажется, не было до них никакого дела.

— Юнга! — заорал Аксель. Он выглядел как капитан на палубе собственного корабля, мчащегося сквозь шторм в ночь. Ноги широко расставлены, руки разведены и будто бы готовы хвататься за воздух. Я поёжился, — настала и очередь юнги выскочить на мотающуюся из стороны в сторону палубу. — Принеси мне…

Что ещё задумал Аксель для того, чтобы проломить стену (на мой взгляд, здесь помогла бы только машина для сноса зданий), узнать так и не удалось. Вдруг грохнул выстрел, и мы все, кроме Джагита, упали ничком и закрыли руками уши. Я не видел ни у кого огнестрельного оружия, но с другой стороны — почему бы ему не быть? Это большой город, а здесь сейчас, наверное, собралось немало самых отъявленных негодяев. Наконец откуда-то из-за скорлупы города послышались полицейские сирены.