Бродяга Гора
Шрифт:
— Что ты с ней сделал? — спросил он, ухмыльнувшись. — Еще вчера эта девка никуда не годилась, а сегодня стала подлинной рабыней.
Протянув руку, громила взял ее пальцами за подбородок и горло. Девушка съежилась еще сильнее.
— Я бы сказал, — с усмешкой произнес пират, — что благодаря тебе она стала гораздо лучше. А, Беверли? Похоже, этот господин умеет превращать необученных девушек в настоящих рабынь.
— Да, господин, — подтвердила она.
— Поликрат предупредил меня: если ты не доставишь господину удовольствие, тебя скормят слинам.
Беверли задрожала.
— Но теперь видно, что ты не доставила господину никаких
— Так, господин, — пролепетала она.
Отняв руку от ее подбородка, пират продолжал бесцеремонно разглядывать дрожащую невольницу.
— По сравнению со вчерашним днем ты очень сильно изменилась.
— Да, господин, — прошептала она.
Пират коснулся рукой ее левой икры и легонько пробежался по ней пальцами. Беверли заскулила и отпрянула назад.
— Интересно, — заметил он.
Ее реакция была реакцией беспомощной и безвольной истинной рабыни.
— Что с тобой делали прошлой ночью?
— Господин обладал мною и всецело покорил меня.
— Это очевидно, — встав на ноги, пират с ухмылкой повернулся ко мне. — Поликрат будет доволен, — заявил он, ткнув пальцем в сторону стоявшей на коленях рабыни.
Я пожал плечами.
Разумеется, всецело покоренная женщина представляет для мужчин особый интерес. Мисс Хендерсон, стоявшая на коленях у кольца, повернулась, насколько позволяли узы, в нашу сторону.
Пират рассмеялся.
Девушка отпрянула, ударившись о кушетку. Ремни наручников терлись о кольцо. Пират медленно направился к ней, и Беверли скорчилась от страха, ожидая удара. Он остановился перед рабыней, и она подняла голову, хотя видеть его, конечно же, не могла. Дрожа от ужаса, Беверли изогнулась в наручниках, проявляя подлинно рабский страх перед всевластием господина.
Пират, подбоченясь, любовался ее порабощенной, беспомощной красотой. В нынешнем своем состоянии Беверли стала мечтой любого мужчины.
— Кто владеет тобой? — спросил разбойник.
— Поликрат, — ответила Беверли.
— Он твой хозяин. А кто владеет тобой обычно?
— Мужчины.
Хмыкнув, пират отвернулся от нее и вышел из комнаты. Я направился следом за ним, но с порога все же обернулся и взглянул на женщину.
— Господин! — донеслось до меня ее жалобное восклицание. — Господин!
Усмехнувшись, я закрыл за собой дверь, отрезав последний умоляющий возглас.
Беверли осталась внутри. В конце концов, она была всего лишь рабыней. Ничтожной рабыней, покорно обслужившей одного из гостей своего хозяина.
25. ТАЙНАЯ ВСТРЕЧА В ТАВЕРНЕ ТАСДРОНА
— Удались, рабыня, — повелел Тасдрон, владелец таверны на Ликурговой улице в Виктории.
— Слушаюсь, господин, — сказала Пегги, склонив голову, и с подобающей рабыне почтительной грацией попятилась от столика.
Она была босая, ее одежду составлял клочок прозрачного желтого шелка, длинные светлые волосы перевязывала сзади желтая лента, а плотно прилегающий стальной ошейник подчеркивал красоту стройной шеи. Бубенцы, прикрепленные к браслету на ее левой лодыжке, позванивали негромко и удивительно чувственно. Отойдя к дальней стене, девушка опустилась на колени, присела, выпрямившись и раздвинув колени, как и положено трактирной рабыне.
Каллимах, сидевший напротив меня, оглядел ее, и Пегги опустила голову, боясь встретиться с ним взглядом. Я заметил, что рабыня задрожала под его взором, и улыбнулся, вспомнив, как смотрела
Я подметил и то, как Пегги подавила в себе желание мягко опуститься перед ним на живот и протянуть руку, умоляя сделать ее своей. Пегги очень хотелось этого, но ничтожной рабыне с Земли вряд ли простили бы подобную дерзость.
Мне вспомнились слова Пегги о том, что на всем Горе есть лишь один человек, чьей собственностью она мечтала бы стать, но этот человек никогда не обладал ею и даже едва ли догадывается о ее существовании. Тогда я снизошел до ее просьбы и не стал выпытывать имя этого человека, но теперь у меня не осталось сомнений в том, что тайна раскрыта. Обращенная в рабство земная девушка в глубине души питала тайную любовь к Каллимаху, бывшему капитану городской стражи Порт-Коса.
Она не осмеливалась открыть ему свои чувства, боясь, что за подобную дерзость ее может постигнуть самая суровая кара, а потому оставалась для него не более чем одной из множества трактирных рабынь. Воин почти не замечал ее и ни разу не порывался с плетью в руке увести рабыню в альков. Переживший глубокий жизненный кризис, лишившийся прежнего положения в обществе, Каллимах искал утешения не столько в обладании сердцами и телами покорных рабынь, сколько в том иллюзорном забвении, которое дарует пага. Правда, впоследствии он вспомнил о чести, гордости и достоинстве касты Воинов и принял сознательное решение отказаться от многих радостей и удовольствий жизни — до тех пор, пока ему не удастся осуществить некие амбициозные планы. Как раз с воплощением в жизнь такого рода замыслов и была связана наша ночная встреча в таверне Тасдрона.
— Ты должен понимать, что для меня опасно даже слышать о подобных вещах, — сказал трактирщик.
Каллимах рассеянно отвел взгляд от рабыни, стоявшей на коленях у стены, и повернулся к хозяину заведения.
— Если такие люди, как Клиомен или Поликрат, прознают о наших встречах, от моей таверны останется лишь кучка пепла, — продолжал Тасдрон.
— Это понятно, Тасдрон, — отозвался Каллимах. — Мы знаем, как ты рискуешь.
— Ты, однако, рискуешь несравненно больше, — заметил трактирщик.
— Мы готовы рискнуть, — заявил Каллимах.
— Ну что ж, — промолвил Тасдрон, — в конце концов, кто не рискует, тот не выигрывает. Рискну и я.
— Рад это слышать, — сказал Каллимах.
Разговор велся вполголоса за маленьким столиком в задней комнате таверны. Хотя Каллимах воспрял духом и больше не топил свое горе в паге, для жителей Виктории это оставалось тайной. Бывший воин по-прежнему ходил понурясь, нетвердой походкой, с затуманенными глазами и дрожащими руками. Выглядел Каллимах или пьяным, или ищущим возможности опохмелиться. Лишь те, кому он полностью доверял, знали о произошедшей в нем перемене. Мы полагали, что для успеха нашего дела будет лучше, если жители Виктории, среди которых, очевидно, имелось немало пиратских соглядатаев, будут считать его опустившимся пьяницей, навсегда забывшем о кодексе чести воинской касты. Им незачем знать, что этот человек, некогда махнувший на себя рукой, распрямился, разорвал узы своего безволия, как разъяренный ларл рвет сети загонщиков, и, вспомнив о своей принадлежности к благородному воинскому сообществу, вновь встал на стезю чести. Как казалось мне — навсегда: трудно было поверить, что после всего пережитого он вновь собьется с пути.