Бродяга
Шрифт:
Евгений Захарович отвел глаза от стеснительно поерзывающей перед ним девушки, снова заглянул в характеристику. Должно быть, собственное его лицо тоже сейчас многое отражало. Хотелось скрипеть зубами или грязно ругаться. Черт бы побрал этих просителей! Даже толковой характеристики за рубеж они не в состоянии были состряпать... А его, похоже, окончательно записали в корректоры. И правильно! Потому что следовало брыкаться, а не изображать добродушного инфантила! Наезжают всегда постепенно. Сначала лабораторные наработки, подписанные замом, потом техничес
кий
Он сделал попытку углубиться в чтение.
"..по окончанию десятилетки серебренная медаль... четырежды Знаком почета ЦК ВЛКСМ..." -- ого!
– - Евгений Захарович и впрямь испытал удивление. О таком знаке он даже не слышал. Кроме того, в двадцать-то лет -- и четырежды!.. Он снова склонился над листом. "..навыки, усердие, трудолюбие, настойчивость..." -- масло масленое!
– - "студентка ССО..." -- ну это, положим, у всех. А вот дальше... "Работа в ССО на строительстве дворца пионеров..." -- это уже акцент и весьма явный! Дескать и в ССО не хижины для бомжатников сколачивали... Ага!
– - "участница олимпиад..." -- скромно, но со вкусом. Не п
обедительница, но тем не менее -- участница... А вот тут уже явный перебор: "..участница конкурсов... активная участница субботников... участие в слетах, в самодеятельности, в смотрах и общественной жизни... член трудового сектора, член редколлегии, член комитета..." Не удержавшись, Евгений Захарович восторженно покрутил головой. Наверное, этого не следовало делать, но эмоции просто выплескивались через край. Мда... А вот и самое главное! Так сказать, суть и желток: "..рекомендуется делегаткой во Францию..." Не больше и не меньше! Прямо обзавидуешься! Париж, Эдит Пиаф,
Эйфель и бедняга Рейхельт... Почему и отчего русских так тянет во Францию? Может, оттого, что Франция исподволь превратилась в родственницу России? Все-таки и Бунин там, и Куприн, и еще сотни две великих. Всех тянет на родину, вот и нас тянет... Красной пастой, совсем как настоящий учитель, Евгений Захарович подчищал ошибки. В каждой строчке их набиралось аж до трех-четырех штук. Текст он, впрочем, с внутренним злорадством решил не править. Пусть и там почитают, полюбуются. Может, хоть раз в жизни посмеются. А тут вам, товарищи, не редакция и не издательский комит
ет политкорректоров! Тут вам в некотором роде НИИ -- то есть научно-исследовательский институт... Евгений Захарович нахмурился. Ему стало вдруг ясно, что никто там смеяться не будет. Прочтут с самыми серьезными лицами и, одобрительно кивая, подпишут. А после руку пожмут и печать поставят. Большую, круглую, с фиолетовым зерном... Без тени улыбки он вернул характеристику девушке.
– - Перепечатайте и можете отправляться на комиссию.
Вероятно, для нее он тоже являлся кем-то из тех, от кого многое зависело в ее юной жизни, потому что несколько раз с подчеркнутым чувством она произнесла слово "спасибо". При этом в глазах ее попеременно мелькали глуповатая приниженность, неуверенность в себе и безыскусная попытка изобразить женское особое многоточие. Был бы прежний этикет в моде, наверняка сделала бы ему и книксен...
Когда девушка вышла из кабинета, Евгений Захарович облегченно вздохнул. Пожалуй, сегодня чудо-проспект подождет. Слишком уж много галиматьи для одного дня! С наслаждением он похрустел кистями, не вставая, погнулся вправо и влево. Уймища пространнейших страниц с вереницей авторов на обложке лежала на дальнем крае стола, и он молча порадовался этой ее отдаленности, пусть временной, пусть условной. Глаза скользнули выше, к надписи на стене, сработанной обыкновенной шариковой ручкой: "Что тебе необходимо для того, чтобы быть добрым?.. Хотеть быть добрым..." По
всей видимости, хозяин кабинета пытался стирать надпись ластиком, но терпения хватило лишь на нижнюю подпись, где ранее значилось: "Сенека Маркус Аннус". Такие вот, братцы, пироги! Бунтари порой заводились и в затхлом пруду института. Подобно пескарикам в случайной лесной луже. Должно быть, перелетные птицы заносили их издалека -- с вольных озер, морей и океанов. Но действовали они все равно скрытно, по-хулигански. Как партизаны.
Покинув кабинет, первым делом Евгений Захарович прошел в курилку и, привычно стрельнув папироску, пристроился на подоконнике. Народу как всегда хватало, говорили густо и рассыпчато.
– - ..значит, ноготком ей по шарабану -- раз! Селедке, значит. Что, мол, будем и дальше глазки строить?
– - Ха, ха!..
– - ..и тоже ничего. Крепкий такой парнишка. Вроде Стивенсона. Врежет, будь здоров! Наверняка на тренажерах качается. Боксеры такими не бывают...
Из никотинного облака выплыл лаборант-очкарик, костлявый, с отрешенным лицом гения. Кому-то из завлабов он чинил видеоприставку. Чинил уже вторую неделю, и ничего не выходило. Сходу чиркнув по стене спичкой, очкарик окутался клубами дыма.
– - Не запускается, гнида!
– - пожаловался он.
– - Никак синхрона не могу добиться.
Кто-то тут же радостно откликнулся:
– - А я тебе сразу говорил, что не пойдет. Схема-то -- наша! Еще на той неделе говорил!
– - Элементарно! Впаять пару емкостишек -- и заработает.
– - Да впаивали уже!
– - Значит, мало впаивали. Это ж барахло, не схема! С ней только так и надо. От пикушек к нанам и далее.
– - ..и тоже крепышок такой. Растяжечка, как у гимнасточки! Интересно бы столкнуть его со Шварцнеггером. Машутся-то оба, будь здоров...
– - .. Я вот про голову долго не понимал.
– - Про какую еще голову?
– - Да Ильича нашего. Всюду же писали -- большеголовый, да большелобый. А я с сопляком своим в мавзолей как-то сходил, -- сын вышел оттуда и спрашивает: чего, мол, у дяди голова такая маленькая, представляешь? Вслух спрашивает, паршивец! А рядом мильтон стоит, зырит, как чекист последний.
– - А ты ему затрещину! Ишь, расчирикался!
– - Так ведь потом где-то писали. Про мозг и так далее. Дескать, меньше даже, чем у женщины. У Тургенева -- у того аж раза в четыре больше, а у него меньше...