Бродяги Севера (сборник)

Кервуд Джеймс Оливер

Из кабинки послышался шум. Это встала Маретта, и ему захотелось, чтобы она вышла поскорее, встала с ним рядом и посмотрела на это торжество их первого дня. Он посмотрел на дым от костра, который развел. Это был тяжелый густой дым, белыми, отчетливыми клубами поднимавшийся в чистом влажном воздухе.

Его запах, как и аромат от можжевельника и кедров, казался Кенту вдохновением жизни. Затем Кент, посвистывая, принялся вычерпывать воду, которая еще оставалась на плоту. И ему хотелось, чтобы его свист услышала Маретта. Он желал, чтобы она знала, что этот день не принес с собою для него никаких сомнений. Над ними и вокруг них развертывался великий прекрасный мир, он ожидал их и впереди.

Они уже находились в безопасности.

Когда

он работал, то окончательно решил не пускаться в рискованные предприятия и не полагаться на случайности. Один раз даже веселый смех и сознание своего превосходства заставили его прервать посвистывание, когда он подумал о том, сколько полезного дали ему его служба и приключения! Ему стали известны благодаря им все хитрости и уловки полиции, и он знал наперед, что будут делать и чего не будут делать посланные им вслед полицейские. В своем бегстве он имел значительное преимущество. В настоящую минуту из-за отсутствия в пограничной страже у пристани Атабаски таких сил, как Кедсти, О’Коннор и он сам, там все остались как без рук. И в этом Кент находил громадное удовлетворение. Но даже и в том случае, если бы за ним гналась целая свора сыщиков, он все-таки провел бы их. Для него и для Маретты опасен был только этот первый день. Полиция, вероятно, пошлет за ними вдогонку моторную лодку. А так как они уже покрыли за ночь достаточное расстояние, то успеют заблаговременно добраться до Порогов Смерти, скроют там свой плот и отправятся пешком через девственные леса на северо-запад, прежде чем этот моторный катер успеет их настичь. Он был убежден в этом. Они будут пробираться затем все глубже и глубже в дикую, совершенно неисследованную страну, все время на северо-запад, и пусть их ищет там длиннорукий закон сколько ему будет угодно! Он выпрямился и опять посмотрел на дым, точно белая завеса протянувшийся между ним и голубым небом, и в этот момент солнце вдруг осветило громадные зеленые вершины тысячелетних кедров, и на земле воцарился ясный веселый день.

Более четверти часа Кент провозился, очищая пол на плоту, и затем вдруг вздрогнул так, точно его неожиданно стегнули плетью: в чистом, ароматном воздухе он вдруг почуял еще какой-то новый запах. Это жарилась ветчина и кипел кофейник! Он думал, что Маретта занималась в это время просушиванием своей промокшей обуви и утренним туалетом. А оказалось, что вместо этого она принялась за приготовление завтрака! В этом не было ничего необыкновенного. Поджарить ветчину и сварить кофе было, во всяком случае, нехитрой штукой. Но именно в эту минуту для Кента показалось это высшим блаженством. Ведь Маретта готовила завтрак именно для него! И кофе и ветчина – эти две вещи всегда казались Кенту признаком домашнего уюта. В них было для него всегда что-то интимное, приятное. Ему казалось, что там, где были ветчина и кофе, всегда должны были смеяться вокруг стола ребятишки, у мужчин должны были быть веселые, счастливые лица и женщины должны были весело напевать.

– Всякий раз, как вы почувствуете запах кофе и ветчины, – часто говаривал О’Коннор, – смело стучитесь в двери: там ожидает вас завтрак.

Но Кент даже не вспомнил своего друга и товарища. В этот момент, когда он вдруг открыл, что Маретта готовит завтрак именно ему, многое на свете потеряло для него свое значение.

Он подошел к дверке и прислушался. Затем он отворил ее и заглянул внутрь. Маретта стояла на коленях перед открытой дверцей печки и, воткнув вилку в ломоть хлеба, поджаривала его над огнем. Лицо ее раскраснелось от тепла. Она даже не имела времени причесаться как следует, но собрала волосы и откинула их назад, так что они закрыли ей всю спину и рассыпались сзади на полу. В разочаровании, что Кент застал ее, так сказать, на месте преступления, она вскрикнула.

– Почему вы не подождали? – упрекнула она его. – Я хотела сделать для вас сюрприз.

– Да вы уже и сделали его! – ответил он. – А я больше не в силах ждать. Я пришел, чтобы вам помочь.

Он прополз

на коленках в дверь и встал позади нее. Когда хлеб поджарился и он принял от нее вилку, то нагнулся и поцеловал ее в голову. Маретта густо покраснела и тихонько стыдливо засмеялась. Поднимаясь на ноги, она потрепала его по щеке, и Кент тоже засмеялся. И все время, пока она накрывала на стол на подъемной полочке, она то и дело касалась то его плеча, то волос и весело посмеивалась. Глаза ее светились счастьем. А потом оба они стали рядышком на коленях перед столом и с аппетитом поели. Маретта налила ему кофе, всыпала в него сахару и приправила из жестянки сгущенным молоком, и Кент был так безгранично доволен, что даже и не вспомнил, что никогда не любил кофе с молоком.

Утреннее солнышко заглянуло к ним в малюсенькое окошечко и в открытую дверцу. Кент указал ей на роскошную картину реки и ярко-зеленые леса, полосами тянувшиеся по бокам и уходившие далеко назад. После завтрака Кент и Маретта вышли на воздух.

Некоторое время она стояла молча и без движения в созерцании того, что видела перед собой. Кенту казалось, что она замерла. Она смотрела на леса, запрокинув назад голову, расстегнула ворот и подставила свои горло и грудь под дуновение свежего ароматного лесного ветерка. Глаза ее светились как звезды. Все ее лицо было освещено солнцем, и, глядя на нее, Кент подумал о том, что еще ни разу не видел ее такой красивой, как в это удивительное утро.

Это – ее и его мир. Это – мир, отличный от всех миров, какие только существуют во вселенной. Отличный даже от того, который остался позади них, у пристани Атабаски, всего только в нескольких десятках миль позади, потому что здесь не было ни звука, ни топота, ни тени, говоривших о разрушительной работе людей. Теперь они были уже в объятиях Великого Севера и все ближе и ближе с каждой минутой проникали в самое его сердце, в самую глубь его могущественной, пульсирующей души.

Сверкая на солнце мокрыми после бури листьями, деревья тяжело нависли над рекой. От них шло дыхание жизни и доносилось трепетное счастье бытия. Они стеной возвышались по обеим сторонам реки, как бы охраняя ее от цивилизации. И вдруг девушка протянула перед собой руки, и Кент услышал ее глубокий вздох.

Она позабыла о нем. Она позабыла обо всем на свете, кроме реки, лесов и того еще девственного мира, который лежал перед ними впереди, и была рада. Этот мир, к которому она обращала свой привет, был криком ее души, был ее миром всегда и навсегда. В нем сосредоточились все ее мечты, все ее надежды, все желание ее жизни. И когда наконец она медленно обернулась к Кенту, то он протянул к ней руки, и она увидела на его лице то же выражение торжества, какое было и на ее лице.

– Я рада, рада! – воскликнула она с восторгом. – О, как я рада, Джимс!

И она бросилась в его объятия. Ее руки стали гладить его по лицу. А затем она положила ему голову на плечо и, глядя вперед, стала полной грудью вдыхать в себя свежий чистый воздух, доносивший до нее из лесов ароматный жизненный эликсир. Она не говорила, не двигалась, не шевелился и Кент. Плот повернул за изгиб реки. Громадный лось выскочил из воды, побежал к берегу, и они долго еще слышали потом, как он пробирался сквозь чащу деревьев и как под его ногами трещал валежник. Маретта вся превратилась в слух, насторожилась, но не произнесла ни слова. А затем Кент услышал, как она зашептала:

– Как давно я здесь не была, Джимс! Уже целых четыре года!

– И вот теперь мы отправляемся к себе домой, милая Серенькая Гусочка, – сказал он. – Вы хотели бы быть там одна?

– Нет. Я и так уж долго была одна. В Монреале было так много народа и так много всякой всячины, что я истосковалась по своим лесам и горам. Думала даже, что умру. Только две вещи я там и любила…

– Какие?

– Хорошие платья и башмаки.

Он крепче прижал ее к себе.

– Теперь я понимаю!.. – усмехнулся он. – Вот почему вы в первый раз пришли к нам на высоких каблучках.