Бронекатера Сталинграда. Волга в огне
Шрифт:
Допустить дальнейшего расширения захваченного немцами участка командование фронта позволить не могло. Здесь, южнее Купоросного (как и в остальных частях города), шли ожесточенные бои. На стыке 62-й и 64-й армий наши войска удерживали небольшой участок берега, считай, плацдарм, не давая врагу продвинуться дальше. Доставка боеприпасов была крайне затруднена, патроны раздавали буквально по счету.
Люди гибли в непрерывных боях, но подкрепление поступало, неся большие потери. Русло Волги в этом месте не превышало километра, и по кораблям открывали огонь, едва они появлялись из затонов левого берега.
Раненые по несколько дней оставались практически без медицинской помощи и умирали от потери крови и заражений. Вопросы еды отступали на задний план. Суточную продовольственную норму бойца составляли порой кусок хлеба граммов сто-двести и четвертинка пшенного концентрата. Прессованную пшенку жевали в сухом виде или размачивали в холодной воде.
Глушенную рыбу, которую прибивало к берегу, варить было опасно – немцы обрушивали мины и снаряды на малейший отблеск костра или струйку дыма.
Радиоустановки спокойно и даже доброжелательно объясняли «отважным русским солдатам» их безвыходное положение. «Бросайте оружие, бейте комиссаров и переходите на нашу сторону». И не следует упрощать влияние этой пропаганды, особенно когда ее вели свои же товарищи, попавшие в плен в бою или добровольно перешедшие на сторону врага.
– Ребята, конец вам, – рассудительно объяснял ситуацию голос вчерашнего соседа по землянке или окопу. – Сами видите, что не осилить немца. Подумайте полчаса, а потом сами увидите, что будет, если не сдадитесь.
Полчаса патефон наигрывал берущие за душу русские песни, а затем начиналась мясорубка. Били минометы, орудия. Самолеты, снижаясь, сыпали десятки осколочных бомб и простреливали окопы из всех стволов.
Шрапнель рвалась в воздухе на высоте полусотни метров, и трудно было найти спасение от града металлических шариков даже на дне окопа. Люди лихорадочно рыли норы в стенах траншей, забивались в землянки, но уцелеть было трудно.
На почти голых полях, окружавших поселок Купоросный, сложно было найти строительный материал для надежных укрытий. Разбирали остатки домов, спиливали телеграфные столбы и редкие тополя. Но крыша из двух-трех накатов бревен и метрового слоя земли легко пробивалась даже легким фугасным снарядом, не говоря о гаубичных чушках калибра 105 или 150 миллиметров.
К грохоту орудий присоединялся рев «ишаков» – шестиствольных реактивных минометов, швыряющих по площадям одновременно десятки мин весом тридцать пять килограммов. Казалось, что в этом месте участок берега целиком поднимало на воздух, а пелена дыма застила все вокруг, сползая к реке.
От прямых попаданий в землянках и блиндажах гибли целые отделения и взводы, которые и так насчитывали не более четверти положенного состава. Из укрытий выползали оглушенные, засыпанные землей бойцы, мучительно откашливая ядовитую гарь взрывчатки.
Жизнь научила их во время обстрелов держать оружие рядом с собой, обматывая затворы тряпками. Забитый пылью казенник пулемета или винтовки и последующий отказ оружия были смертельно опасны.
– Нажрались? – интересовались с той стороны. – Теперь готовьтесь. Как там у вас поется? «И как один умрем в борьбе за это…»
И начиналась очередная атака. Стремительные, хорошо подготовленные штурмовые группы наиболее опытных немецких солдат под прикрытием пулеметного огня снова пытались ворваться в русские траншеи, добить остатки оглушенных, контуженных красноармейцев.
Но трудно одолеть врага (чертовых русских!), когда он прижат к воде, нет хода назад, а слова «за Волгой земли для нас нет» стали уже давно не громкой фразой, а реальностью. Русские бойцы несли потери и вдвое, и впятеро больше, чем немцы. Но упрямо стучали выстрелы «трехлинеек», сыпали скупые очереди «дегтяревы», и вчерашние сопливые новобранцы уже постигли науку убивать врага.
Хорошо экипированные и вооруженные, перепоясанные портупеями тела германских солдат устилали берег. Кричали, прося помощи, тяжело раненные, но их безжалостно добивали. Немцев старались подпустить поближе, чтобы ночью подползти, забрать оружие, патроны, снять добротные сапоги и заменить их на свои истоптанные вдрызг ботинки.
Такое происходило на многих участках, но командира дивизиона торпедных катеров Кращенко вызвали в штаб фронта и доходчиво объяснили обстановку на южном фланге у разрушенного, почти целиком занятого немцами поселка Купоросный.
– Гляди сюда, – показывали ему на карту. – Берег, начиная от устья Царицы, немцы уже заняли. Выбьют оборону у Купоросного, считай, Горная Поляна и Бекетовка перед ними как на ладони. Хлынут потоком, и вся южная часть города будет в их руках. Кроме того, мы не афишируем, но линия фронта там проходит на островах. А это ненадежное место, сам понимаешь.
– Ясно, – кивал Кращенко.
– Для наступления сил у нас пока нет, но подкрепление мы подбрасываем каждый день. Стараемся подбрасывать… Баржи и паромы там не пройдут, сплошные мели, да и ширина реки всего километр. Утопят, едва из затонов выйдут. В общем, готовь три катера. Перебросим свежий батальон, боеприпасы, заберем раненых.
– Придется под обстрелом почти двадцать километров идти, – осторожно напомнил Кращенко. – Могут и по дороге на дно пустить, особенно в районе центральной переправы.
– Могут, – коротко согласились с ним. – Но задание не отменяется. Срок сообщим отдельно. Не позже чем через сутки-двое. Батальон полностью сформирован, вооружен, твое дело – доставка. Готовься. И не вздумай на неисправности ссылаться. Отказ техники в наступлении приравнивается к трусости и дезертирству.
Видя, что командир дивизиона нервничает, представитель фронта смягчился:
– Неплохо твои речные эсминцы действуют. И настроение у бойцов поднимают. Броня, орудия в башнях, зенитные пулеметы.