Бронепоезд No 14.69
Шрифт:
Никита Вершинин верхом на брюхастой, мохнатошерстой, как меделянская собака, лошади, объезжал кустарники у железнодорожной насыпи.
Мужики лежали в кустах, курили, приготовлялись ждать долго и спорно. Пестрые пятна рубах — десятками, сотнями росли с обеих сторон насыпи, между разъездами — почти на десять верст.
Лошадь — ленивая, вместо седла — мешок. Ноги Вершинина болтались и через плохо обернутю портянку сапог больно тер пятку.
— Баб чтоб не было, — говорил он.
Начальники отрядов вытягивались по-солдатски и бойко,
— Из городу, Никита Егорыч, ничего не слышно?
— Восстание там.
— А успехи-то как? Ваенны?
Вершинин бил каблуком лошадь в живот и, чувствуя в теле сонную усталость, отъезжал.
— Успехи, парень, хорошие. Главно, — нам не подгадить!
Мужики, как на покосе, выстроились вдоль насыпи. Ждали.
Непонятно — незнакомо пустела насыпь. Последние дни, один за другим уходили на восток эшелоны с беженцами, солдатами — японскими, американскими и русскими.
Где-то перервалась нить и людей отбросило в другую сторону. Говорили, что беженцев грабят приехавшие из сопок мужики, и было завидно. Бронепоезд № 14.69 носился один между станциями и не давал солдатам бросить все и бежать.
Партизанский штаб заседал в будке стрелочника. Стрелочник тоскливо стоял у трубки телефона и спрашивал станцию:
— Бронепоезд скоро?
Около него сидел со спокойным лицом партизан с револьвером, глядя в рот стрелочнику.
Васька Окорок подсмеивался над стрелочником:
— Мы тебя кашеваром сделаем. Ты не трусь!
И, указывая на телефон, сказал:
— С луной, бают, в Питере-то большевики учены переговаривают?
— Ничо не поделашь, коли правда.
Мужики вздохнули, поглядели на насыпь.
— Правда-то, она и на звезды влезет.
Штаб ждал бронепоезда. Направили к мосту пятьсот мужиков, к насыпи на длинных российских телегах привезли бревна, чтоб бронепоезд не ушел обратно. У шпал валялись лома — разобрать рельсы.
Знобов сказал недовольно:
— Все правда, да, правда! А к чему и сами не знам. Тебе с луною-то, Васька, для чего говорить?
— А все-таки, чудно! Может захочем на луне-то мужика не строить.
Мужики захохотали.
— Ботало.
— Окурок!
— Надо, чтоб народу лишнего не расходовать, а он тут про луну. Как бронепоезд возьмем, дьявол?
— Возьмем!
— Это тебе не белка, с сосны снять!
В это время приехал Вершинин. Вошел, тяжело дыша, грузно положил фуражку на стол и сказал Знобову.
— Скоро ль?
Стрелочник сказал у телефона:
— Не отвечают.
Мужики сидели молча. Один начал рассказывать про охоту. Знобов вспомнил про председателя ревкома в городе.
— Этот, белобрысый-то? — спросил мужик, рассказывавший про охоту, и тут же начал врать про Пеклеванова, что у него лицо белее крупчатки и что бабы за ним, как лягушки за болотом, и что американский министр предлагал семьсот мильярдов за то, чтоб Пеклеванов перешел в американскую веру, а Пеклеванов гордо
— Вот стерва, — восторгались мужики.
Знобову было почему-то приятно слушать это вранье и хотелось рассказать самому. Вершинин снял сапоги и начал переобуваться. Стрелочник вдруг робко спросил:
— Во сколько? Пять двадцать?
Обернувшись к мужикам, сказал:
— Идет!
И точно, поезд был уже у будки, — все выбежали и, вскинув ружья, залезли на телеги и поехали на восток к взорванному мосту.
— Успем! — говорил Окорок.
Вперед послали нарочного.
Глядели на рельсы, тускло блестевшие среди деревьев.
— Разобрать бы и только.
С соседней телеги отвечали:
— Нельзя. А кто собирать будет.
— Мы, брат, прямо на поезде!
— В город вкатим!
— А тут собирай.
Окорок крикнул:
— Братцы, а ведь у них люди-то есть!
— Где?
— У Незеласовых-то? Которые рельсы ремонтируют — есть-то люди?
— Дурной, Васьша, а как мы их перебьем? Всех?
И, разохотившись на работу, согласились:
— Все можна… Перебьем!..
— Нет, шпалы некому собирать.
Все время оглядывались назад — не идет ли бронепоезд. Прятались в лес, потому — люди теперь по линии необычны, — поезд несется и стреляет в них.
Стучали боязливо сердца, били по лошадям, гнали, точно у моста их ждало прикрытие.
Верстах в двух от домика стрелочника, на насыпи увидали верхового человека.
— Свой! — закричал Знобов.
Васька взял на прицел.
— Снять ево?
— Какой чорт свой, кабы свой — не цеплялся б!
Син-Бин-У, сидевший рядом с Васькой, удержал:
— Пасытой, Васика-а!..
— Обождь! — закричал Знобов.
Человек на лошади подогнал ближе. Это был мужик с перевязанной щекой, приведший американца.
— Никита Егорыч здеся?
— Ну?
Мужик, радуясь, закричал:
— Пришли мы туда, а там — казаки. Около мосту-то! Постреляли мы, да и обратно.
— Откуда?
Вершинин подъехал к мужику и, оглядывая его, спросил:
— Всех убили?
— Усех, Никита Егорыч. Пятеро — царство небесное!..
— А казаки откуда?
Мужик хлопнул лошадь по гриве.
— Да ведь мост-от, Никита Егорыч, не подняли.
Мужики заорали:
— Чего там?..
— Правокатер!
— Дай ему в харю!
Мужиченко торопливо закрестился.
— Вот те крест — не подняли. У камня, саженях в триста, сами себя взорвали. Должно, динамит пробовать удумали. Только штанину одну с мясом нашли, а все остальное… Пропали…
Мужики молчали. Поехали вперед. Но вдруг остановились. Васька с перекосившимся лицом закричал:
— Братцы, а ведь уйдет броневик-то! В город! Братцы!..
Из лесу ввалилась посланная вперед толпа мужиков.
Один из них сказал:
— Там бревна, Никита Егорыч, у моста навалены, на насыпь-то. Отстреливаются от казаков. Ну, их немного.