Бронзовая жужелица
Шрифт:
— Свинцовая латунь? — Парнишка, видно, хорошенько проштудировал справочник.
— Да. Тебе что именно надо?
Игорка посмотрел как-то растерянно и ответил:
— Да нет. Я так.
Однако Агейкин посчитал нужным сказать, что кое-что подкопил из дефицитных материалов, держит в угловом железном шкафчике, а ключ — вот он, в ящике верстака. Порассуждал еще, что листовая латунь и бронза на заводе не используются в технологии, равно как и прутки и бронзовая проволока, а в его деле бывает подчас в них нужда, И пружинные бронзы нужны, и мягкие, и вообще мало ли что может потребоваться?
— Что надо — бери, —
Работа у них в мастерской все вроде бы лучше налаживалась, и Агейкин начинал видеть в Игорке толкового помощника.
Ну, может, помедлительнее Олечки. Иной раз и задумывается над разобранным механизмом подольше бы, чем следовало, но все это пустяки, Во всяком случае, — как бы ни была хороша Оленька, а своего-то она ничего не выложила.
Утром следующего дня, дожидаясь прихода Игорки, Агейкин приметил, что ключиком пользовались.
Запасы, видимо, были просмотрены, причем основательно, потому что в шкафчике того порядка, которого придерживался мастер, уже не оказалось. Большого труда определить, что искал Игорка, конечно, не составляло. Да и след он оставил: от мягкой бронзовой пластины, которой и имелось-то у Агейкина с сорочий хвост, был отрезан кусок.
Вздохнув, Агейкин закрыл кладовое место и сел за верстак.
Тут и помощник прибежал — из минуты в минуту. Может, после долгого по ночи гуляния заспался, мамка ушла на работу, не разбудив, то и торопился. Или еще что-нибудь подобное было.
Он сразу же принялся за работу, торопливо несколько, может, чувствуя неловкость за постоянные свои такие вот притирочные подходы.
Агейкин улыбнулся себе и себе же подмигнул: «А ничего, Игорка человеком стает». Конечно, ни разу за год-то таким вот приходом не упрекнул парня, знал потому что: формально все у него правильно, а молодые свои права любят отстаивать именно формально. Что его, Агейкина, правило не перенял выученик — не отругаешь. И вообще мастер давно не ругался. Ну, вначале пришлось, покрикивал. Не много, раза, может быть, три. А потом после такого напору недели по две не контачило с Игоркой. И приструнил себя.
— Как жизнь молодая? — спросил сегодня.
— О-кей! — ответил Игорка.
— Ну-ну! Это ладно.
На глазах повеселел парнишечка. И с Таней у него все на лады вроде пошло.
А вечерами все оставался и засиживался подолгу. К стопке библиотечных книжек еще добавились — горка целая вышла. Все копался в них в незанятое время Игорка, что-то выписывая, вычерчивал да высчитывал. И рисовал еще. Бегло так, коротко. Черкнет, черкнет в блокнотике, посмотрит, подумает да и отложит. Раз шел Агейкин к сверлилке, парень задумался над распахнутой блокнотной страницей. Глянул мельком — огромная жужелица прорисована, стремительная, изящная такая, как лодочка узкая. И красиво смотрится. А рядом — мелкие ее изображения: с распахнутыми все крылышками, с разными все поворотами. И еще приметил он, что в главном-то рисунке, кроме контура, внутри его, как чертежик какой, — пружинки, штифтики, оси…
Дня через три или четыре, утром же, выискивая что-то на верстаках, переложил Агейкин капроновую крышку, которыми хозяйки закрывают стеклянные банки, и под нею нашел заготовку из той самой бронзы, которая была у него позаимствована. Судя по всему, изготовлялось то прорисованное в блокноте насекомое.
То же изящество, тот же узкий корпус, длинная красивая головка. Но было это будущее изделие чуть крупнее прежних, миллиметров двадцать пять длиною, шириной в семь, — так на глаз определил Агейкин. Однако почему-то обработка была грубоватой, уже и молоточком поколочена; лодочка вроде получается, но с какими-то ламельками по бокам вместо ножек…
Агейкин, рассмотрев все, закрыл заготовку той же синеватой капроновой крышкой и, признаться себе, в работе забыл о ней. А в следующее утро вспомнил, зная, что Игорка вновь оставался, поднял крышечку. Жужелка, к удивлению его, была нарушена: и дырочки в ней оказались, и ламельки кверху отогнуты, и вообще… То ли не приглянулось Игорке, то ли… Агейкин вертел заготовку, вертел да и вспомнил тот рисунок и чертежики в нем… И осенило мастера, догадка пришла, что не порушенное это изделие, что и не жужелица это вовсе (вот почему без изящества), а поддон, основа только, настоящее шасси, рама, что ли, на которой и будет размещаться все пружинное и рычажное хозяйство, которое прорисовано было Игоркою в его блокнотике. Тогда и понятно стало, зачем выгибы, дырочки и вообще вся затея, хотя предположить трудно было конкретно, — какая дырочка, какой пенечек для чего предназначены. Выходило, что задумана жужелица была объемною и с механическим каким-то устройством.
Игорка все так же не хотел открываться, не шел за советом, однако стопка книжек на его верстаке пополнилась, что-то в ней менялось, исчезало одно и прибавлялось другое. И по-прежнему с особой пристальностью разглядывал парнишечка все, что касалось магнитов.
Нередко, взяв в руки подкову, Игорка рассеянно обносил ею лежавшие на верстаке предметы: стальные и железные тотчас подпрыгивали к поднесенной дуге, приклеивались к полюсам магнита. Игорка отдирал их, начинал испытывать алюминиевые, латунные и бронзовые детали, но они оставались равнодушными к магнетизму, он поднимал брови и что-то детское появлялось на его лице.
Эта магнитная забава продлилась у Игорки целых, пожалуй, полчаса, но Агейкин и виду не подал, что такое ему не по нраву, не хотел спугивать парня. Тем более, что все заданное ему на день было исправлено, причем даже спорее, как определял мастер. У парня уже появлялась в своем слесарном деле сноровка.
Дня три или четыре до конца недели Игорка после работы больше не оставался; жужелкино шасси было забыто и томилось под крышечкой не тронутое. Только Агейкин и открывал ее по утрам, но заготовка была из металла и ей, ясное дело, не грозила голодная смерть. В пятницу же заготовочка вообще исчезла.
В то же время не стало жучка на жакетке Тани, в столовой она не поглядывала на Игорку, и он не поднимал от тарелки носа.
Однако в понедельник, зайдя в химлабораторию, Агейкин вновь приметил бронзового жучка на Таниной груди и усмехнулся понимающе.
А в конце смены она сама поднялась в мастерскую в своем белом халатике, тонко перетянутом в талии, подсела к Игорке. Молодью люди что-то тихо сказали один другому, и к парню вернулась жизнь.
С этого дня и началось.
Игорка стал опять самим собой: внимательным, неторопливо-сноровистым и вообще человеком. Как раз подвалило работы, и вдвоем слесари перемалывали ее споро и податливо.