Брошенное королевство
Шрифт:
Замусоренная грязная улица вела к центру города. Дождь постепенно превращал ее в реку.
На рыночной площади виднелось сооружение, напоминавшее лагерь кочевников; повсюду стояли какие-то хибары, не то палатки, не то тенты. Догорал костер, отданный на милость дождя; высокие шесты, поддерживавшие полотняную крышу, кто-то опрокинул — уже одно это доказывало, в какой спешке обитатели покидали лагерь. Среди хибар и уродливых клеток, внутри которых выли ни на что не похожие четвероногие и двуногие твари, среди груд мокрого мусора, вырванных из мостовой камней, сломанного оружия, каких-то остатков, отбросов, костей и где попало выкопанных выгребных ям, окутанные вездесущим удушливым смрадом, метались заманенные в ловушку воины из передового отряда Крагдоба. Дома вокруг площади, где, видимо, обитали самые важные здешние персоны, судя по незначительным разрушениям, послужили убежищем бесчисленным арбалетчикам, посылавшим стрелу за стрелой. В вечной громбелардской серой мгле, пронизанной дождем, под небом, которого почти можно было
Откуда-то выскочила еще одна банда, выбрав своей целью небольшую группу всадников, которые как раз сходили с лошадей. Неожиданно нападающие бросились им навстречу.
Четверо, бежавшие плечом к плечу с возвышавшимся над ними великаном, столкнулись с впятеро более многочисленной толпой — и результат был таким, будто кто-то швырнул камнем в дыню. Для всеми презираемого, обросшего полуправдами и сказками дартанца, сына рода, чтившего воинские традиции предков, среди вопящей банды головорезов не было достойного противника. С длинными мечами в руках, со щитами, которыми никто в этом краю не пользовался, поскольку в горах они были только помехой, прикрытые легкими доспехами и шлемами воины убивали со сноровкой, приобретенной за всю жизнь, проведенную за упражнениями под бдительным оком отца, с опытом, накопленным во время минувшей войны с Армектом. То и дело звенело вражеское оружие о кирасу, слышались глухие удары о щиты, но над всем этим беспомощным грохотом и звоном, скрежетом сталкивающихся мечей, многочисленными воплями и стонами, царил особый лязг, раздававшийся, когда скрещенные клинки двух мечей преграждали путь вражескому оружию, отталкивая его в сторону, — и тотчас же одно острие находило короткий путь к телу противника. Легенда о громбелардском воине, не имеющем себе равных в Шерере, оживала на глазах перепуганных бандитов, которые привыкли не к такому врагу. Группа из пяти воинов одним ударом разбила в пух и прах вражеский отряд и рассеялась, поскольку каждому требовалось место. В самой середине схватки с кошачьей изворотливостью двигался человек, фигура которого полностью противоречила представлениям о подобной подвижности. Короткий гвардейский меч в левой руке всегда был скрещен с другим, который он держал в правой, чтобы остановить удар топора или дубины, но против вражеских мечей в поединке он играл роль щита — причем щита смертоносного. Подобного здесь никогда прежде не видели. По Тяжелым горам бегали многие выдающиеся рубаки, но никто из них не обладал подобной быстротой и силой. Руки взаимодействовали друг с дружкой, чтобы мгновение спустя совершенно независимо — словно они принадлежали двум разным людям — парировать и наносить удары, часто сопровождавшиеся разворотом или полуоборотом могучего тела. Невероятно плавный, ошеломляющий танец великана, казавшегося неспособным на столь молниеносные действия. Лишь однажды откуда-то прилетела легкая стрела, но в ней не было нужды: топорник, в которого она попала, испустил дух с клинком в горле еще до того, как ощутил стрелу в спине; никто, впрочем, эту стрелу даже не заметил. Подошедшая на помощь своему главарю банда остановилась неподалеку от сражающихся, с диким ревом взирая на картину, которая была воплощением легенды. Никто не смел присоединиться к резне. Каждому из этих воинов до конца жизни предстояло рассказывать о том, что он видел в двадцати шагах перед собой своего короля и вождя, устилающего землю вокруг трупами с невероятной легкостью, невероятно… красиво! Да, именно красиво. Дикие горные разбойники, если не видели красоты в бою, то не видели ее вообще. В этом краю не было ничего красивого. Впрочем, свой взгляд они радовали недолго, всего несколько мгновений. Подвергшаяся кровавой расправе группа местных разбежалась во все стороны; две трети ее были безнаказанно вырезаны, а продолжалось это не дольше, чем требовалось, чтобы досчитать до десяти. На прощание струи дождя рассек топор, поднятый с земли громадной рукой, и один из убегающих полетел вперед еще быстрее, когда лезвие ударило его между лопаток с треском и хрустом, непонятным для того, кто не принимал участия в битве. Удар оружия всегда звучал подобным образом, но тело, по которому его нанесли, могло издавать звуки, которые трудно было себе представить и даже понять, откуда они вообще взялись…
Презираемые в Громбеларде дартанцы платили той же монетой. Для гвардейцев Крагдоба на мостовой лежали всего лишь животные; только что закончившаяся схватка вовсе не была благородным сражением с достойными противниками. Один из воинов в кирасе наклонился, чтобы оторвать от одежды хрипящего бандита тряпку и вытереть кровь с меча. Он наступил на вспоротый живот лежащего, отчего раздался как хриплый рев, так и чавкающий звук раздавливаемых кишок, после чего дернул сильнее. Вытерев оружие, он подал мокрую тряпку командиру.
Дождь то ослабевал, то усиливался, но уже не лил как из ведра.
Среди уродливых хибар на площади, в домах, а также где-то дальше, в глубине города, все еще продолжалась драка, погоня, резня по углам, отовсюду доносились завывания, непонятные крики, перемежавшиеся опознавательным боевым кличем. Посреди вонючего лагеря (лившаяся с неба вода не в силах была смыть этот смрад) какой-то воин обгрызал остатки жареного мяса с найденной у костра кости. Он поделился с товарищем, но, увидев приближающегося предводителя, струсил, поскольку объедался лакомствами, вместо того чтобы искать врага. Вскрикнув, он неосмотрительно выпустил изо рта кусок, снова в отчаянии заорал и помчался куда-то, следом за товарищем, у которого в ногах было еще больше разума. Споткнувшись о труп со стрелой в животе, он замахал руками, грохнулся на землю, разбрызгав локтями лужу, вскочил и сразу же побежал дальше, исчезнув между стенами хибар.
Глорм подошел к угасающему огню и присел. Он попытался разжечь пламя, подвинув дальше обгоревшие куски дерева, но дождь был чересчур сильным. Сломав одну из жердей, на которых держался опрокинутый тент, он бросил ее на остатки костра. Однако вода выиграла поединок с огнем, и пламя погасло. Крагдоб выпрямился и огляделся с высоты своего роста. Дома вокруг площади были захвачены или как раз захватывались, сражение переместилось куда-то дальше. У полутора десятков легко раненных, которым тяжело было бегать по городу, нашлось, однако, достаточно сил, чтобы искать у погибших полезные вещи. Раны могли подождать, урожай — нет. Тот тут, то там стонал или скулил какой-нибудь нашпигованный стрелами полутруп, но на таких жаль было времени — колотые раны все равно не заживали. Лишь одного несчастного кто-то пытался перевязать, может быть, брат или верный друг. Остальным приходилось самим искать свой путь к Полосам или дожидаться конца сражений в Громбе, ибо только тогда тяжелораненые могли рассчитывать на глоток водки и милосердный клинок, ускорявший их последнее путешествие.
В стоявшей ближе всего клетке лежало какое-то уродливое создание, в котором с большим трудом можно было узнать связанного в клубок мужчину, у которого было отрезано все лишнее, включая пальцы и уши. Ему могло быть как двадцать лет, так и шестьдесят пять. В клетку набросали всего, что только могло прийти в голову, несчастный лежал среди отбросов, о происхождении которых лучше не задумываться. Что-то из них напоминало кусок человеческой кожи; возможно, что в обреченного швыряли частями кого-то из близких. Ему также вернули все отрезанные пальцы — или почти все, никто ведь их не считал. Дальше, на стене каменного дома (Глорм ни с того ни с сего вспомнил, что когда-то это был дом богатого купца, платившего достаточно приличную дань), висело безголовое и полунагое тело старой — наверняка старой, поскольку оно было покрыто отвратительными морщинами — женщины. О нем забыли, а может быть, просто никому не хотелось его снимать? Голова наверняка венчала одно из копий в предместье. Старая баба в горах? Кому взбрело на ум тащить сюда… такое?
В этом прекрасном городе страшно, по-настоящему страшно воняло, смрад казался густым. Именно от этого Басергор-Крагдоб успел отвыкнуть. В Дартане и даже на Агарах воздух был чист, не считая некоторых портовых переулков. Впрочем, в Громбеларде когда-то тоже. Деревни высоко в горах — да. Там сидели такие же люди, как теперь здесь, в Громбе, находившие удовольствие и развлечение в том, чтобы раздирать трупы и швырять друг в друга дерьмом, мочившиеся там, где удобно, а лучше всего на голову спящему товарищу, что считалось шуткой, отличной шуткой. Но в имперских городах никто не хотел распространения заразы.
Глорма затошнило. Смотреть он мог на что угодно, но обоняния, к сожалению, не потерял. Уже в Бадоре у него с этим появились проблемы, он никак не мог привыкнуть. Но то, что обнаружилось здесь, превосходило все вообразимое. Невозможно было пройти через этот лагерь и не наступить в размытую дождем блевотину или дерьмо. Оглянувшись, он увидел Эниту, которую выворачивало наизнанку, и позеленевшую физиономию дартанца — и это переполнило чашу. Он тоже проблевался, впрочем, совершенно демонстративно.
— До завтра здесь должен быть порядок, — сказал он, протягивая руку к бурдюку с вином, висящему у седла Гальватора. — Я не собираюсь ни ходить по хлеву, ни командовать срущими себе под ноги свиньями. Все слышали?
Кто-то услышал. Проходивший неподалеку разбойник таращил глаза и поддакивал, уверенный, что Басергор-Крагдоб до конца жизни запомнит его лицо и привлечет к ответственности за беспорядок или щедро вознаградит за порядок. Он готов был прямо сейчас бежать за товарищами, вытаскивать их из идущего где-то сражения и гнать на уборку рыночной площади в Громбе.
Крагдоб прополоскал рот вином, сплюнул, напился и, завязав бурдюк, бросил его бледной Эните. Она поблагодарила неуверенным кивком.
— Найди мне дом, — сказал он по-дартански одному из гвардейцев. — Самый приличный, такой, в котором поместимся мы все. Будет хорошо, если рядом окажется что-нибудь вроде конюшни, хотя бы какой-то сарай. Там, — он показал на другой конец площади, — когда-то стояла корчма, даже довольно приличная. Посмотри, что от нее осталось. А ты, — повернулся он ко второму, — возьми Лучку в качестве переводчицы и проследи, чтобы мне нашли этого… Бехегала. Лучше всего мертвого. Если его схватили, то пусть сразу зарежут и не морочат мне голову, только сперва пусть удостоверятся, что это действительно он. Труп пусть отнесут в предместье, здесь он мне не нужен, но там должен внушать страх, по крайней мере какое-то время. Для начала с уважением отнесемся к местным обычаям, потом они нам уже не понадобятся.