Бросок на Альбион
Шрифт:
Но Ульв, слушая их спокойный гордый говорок, все прекрасно понимал. Они продолжали старый свой спор. «Ты обвиняешь меня в том, что я постоянно воюю, но ведь и ты воевал, и твое благополучие, о котором ты говоришь, построено на деньгах, омытых кровью», – «говорил» Харальд, произнося вслух тост в честь дорогих гостей, а Халльдор ему преспокойно «отвечал»: «Я воевал по необходимости, а не из-за прихоти», и, в свою очередь, произносил тост, славя великого ратобитца, великого полководца – Харальда. Никто из присутствующих не догадывался о внутреннем диалоге, который ведут Харальд и Халльдор, лишь Ульв точно знал, о чем говорят между собой друзья, и волновался, боялся, как бы они не
– Ты очень похож на моих братьев, – повторил старую мысль конунг Норвегии и добавил: – Но я их люблю.
И спор был закончен, и Ульв вздохнул.
Через несколько дней Халльдор отплыл на родину в Исландию. Его взрослые сыновья были с ним на корабле. Харальд долго стоял на пристани. Дела ожидали его: со всей Норвегии съезжались к нему воины. Весна отсчитывала последние дни.
Корабли Халльдора скрылись за горизонтом.
Через несколько дней после отъезда Халльдора внезапно заболел Ульв. Ветер весенний свалил его – когда-то он очень любил это время года. Болел Ульв недолго, словно бы не желая волновать своего друга, словно бы не желая отрывать его от дел; умер за день до лета. Похоронили его. На могиле Харальд сказал:
– Это был самый доблестный и самый преданный своему господину человек. Больше я таких не встречал, больше я таких не встречу. Спасибо тебе, Ульв.
Поздним вечером конунг вернулся в свою усадьбу – длинный, с многочисленными ответвлениями, надежной рукой срубленный на живописной скале дом, прошел не спеша на задний двор, сел под навесом, посмотрел на море, в ту сторону, куда уплыл Халльдор – скоро и он узнает о смерти Ульва.
У берега стояли боевые корабли, чуть дальше барахтались, освещенные луной светлые барашки, чем-то напоминающие морских свинок на песчаных побережьях южных морей. Харальд вспомнил Византию. Часто вечерами он выходил на тихое море, раздевался, шел к воде, останавливался у кромки берега – крохотные, цвета песка букашки забирались на пальцы ног, что-то там искали, а, может быть, просто пугали человека щекотанием, чтобы он поскорее убирался с их территории, не мешал им жить. Кому-то это действительно не нравилось, но Харальду было весело. Постояв несколько минут у кромки, он делал решительный шаг в воду, и морские свинки слетали с его ног, как слетают одуванчики с цветков.
«Ульв любил жизнь, – почему-то подумалось конунгу. – Много сложил он вис. Где он сейчас?»
Барашки мелких волн выпрыгивали из воды, беззвучно шуршали, кудрявоголовые, ныряли в морскую глубь, что-то там искали, не находили, вновь появлялись над волной в лунном тихом блеске.
Несколько месяцев назад на этом же самом месте Тости сын Годвина долго говорил ему о положении дел в Англии. Харальд слушал гостя молча. Он ко всему привык за свои пять десятков лет. Брат идет против брата, предает, убивает брата. Что тут удивительного? Брат натравливает на брата страшных и опасных врагов своей родины в надежде овладеть престолом, в надежде править страной, которая может погибнуть прежде, чем он сядет на престол. Что тут необычного? Все это видел Харальд Суровый. Поразило его в Тости другое.
Брат короля Англии очень убедительно говорил норвежскому конунгу, а значит, еще раньше и герцогу Нормандскому, и конунгу Дании о том, что его страна в военном и политическом отношении не представляет из себя серьезного противника, ее можно взять без труда. С юношеской запальчивостью докладывал Тости о пустой казне, о том, что в стране нет серьезных укреплений, а народ, долгое время не воевавший, стал изнеженным. Зачем говорил об этом гость? Может быть, это была хитрость брата Гарольда? Может быть, это все устроил сам король Англии? Но – зачем?
Сейчас, когда Тости отправился в поход на Альбион, когда первые сведения о его победах уже достигли берегов Норвегии, когда сразу после этого в страну фьордов пришли сведения о победах короля Англии над дерзким братом, сейчас многое прояснилось, хотя главный вопрос, который задавал себе, сидя под навесом большого дома, конунг Норвегии, оставался для него неясным. «Зачем Тости бьется с братом?! Разве он не понимает, что победить он в этой войне не сможет, особенно – с такими союзниками! Неужели сын Годвина этого не понимает?»
Ночной ветер гулял по морю, забирался под навес. Стало прохладно, неуютно. Харальд вспомнил башню в Константинополе, свою неожиданную спасительницу – с тоскою вспомнил, удивился: «К чему бы это?»
Ульв сын Оспака умер. Похоронили его сегодня. Теперь во всей Норвегии не осталось ни одного человека, с кем воевал Харальд в Византийской империи. Всех смерть взяла. Всех.
Харальд поднялся, и вдруг мысли его скакнули совсем в другую сторону: «Тости нужен мне. Но Нортумбрия будет слишком богатым даром для этого человека».
К середине лета на островах Солундир собралось огромное войск норвежского конунга. Харальд находился в это время в Нидаросе. За день до отплытия он пришел в церковь, где был похоронен Олав Святой, открыл раку, постриг ногти и волосы единоутробного брата, закрыл раку, «а ключи бросил в реку Нид, и с тех пор Олава Святого не отпирали».
Конунг отправился домой. Чувствовал он себя прекрасно, время на думы и сомнения ушло. Настала прекрасная пора действий. На островах стояли на якорях двести драккаров, много грузовых, больших и малых, судов. Все было готово к широкомасштабному вторжению в Англию.
Харальда Сурового не зря называли еще и «последним морским королем». К моменту его похода сила викингов резко пошла на убыль. По разным причинам. Не о них речь. О Харальде Суровом. Он великолепно подготовился к походу, отдал последние распоряжения. Всех лучших воинов Норвегии собрал – великое дело задумал. Осечки быть не могло. Да, долгую войну с Данией ему выиграть не удалось, хотя он ее и не проиграл. Англию же Харальд был обязан покорить. Все решено. Все продумано. Уверенный в успехе, Харальд взял с собой семью: жену Эллисив, дочерей, Марию и Ингигерд, и сына Олава. Чтобы государство во время похода не оставалось без вождя, Харальд провозгласил конунгом своего сына Магнуса.
По уверенному крупному шагу, по жадному блеску в глазах было ясно, что этот человек жить будет долго, жить хочет долго. Он хотел жить долго, мечтал еще не раз спорить с буйством ветра, с грохотом волн, со всеми врагами и даже другом Халльдором, который накрепко осел в Исландии. Доберется он и до Исландии – не так уж до нее и далеко.
До отплытия оставалась всего одна ночь. Харальд, опытный мореход, по всем признакам определил, что утром подует попутный ветер и в добром расположении духа ушел спать. В норвежском войске было много опытных воинов, моряков. Они тоже догадались, что завтра – начало похода. Но почему-то в ту ночь спалось многим неспокойно. Странно. Харальд был спокоен, а воины его нервничали – еще с вечера. В чем тут дело? Ночь над островами Солундир не буйствовала, вела себя тихо. Ветер едва шевелил уставшую волну, звезды купались в морских глубинах. Казалось, в такую ночь только спать и не думать ни о чем тревожном, тем более после долгого трудового дня, после напряженной работы, которой всегда хватало на пристани, на кораблях. Но нет. Неспокойно спали воины, будто провинились они перед кем-то днем и теперь, хотя бы во сне, пытались оправдаться, повиниться, найти способ загладить свою вину.