Бруклин
Шрифт:
– Плохие слова?
– Да, но мы быстро научились пропускать их мимо ушей, к тому же у нас свои пабы, поэтому если с нами что и случается, то лишь по дороге домой. Правило такое: никогда не отвечать на ругань, делать вид, что ничего не случилось.
– А на работе?
– Ну, там все иначе. Я работаю на складе запасных частей. Туда свозят со всей страны старые автомобили, вышедшие из строя станки. Мы разбираем их и продаем по частям – все, вплоть до винтов и металлического лома.
– А чем занимаешься ты? Мне можешь рассказать все. – Эйлиш улыбнулась брату.
– Я
– Какая?
– Большинство тех, кто работает в компании, считают, что они вправе утащить домой любую деталь, какая понадобилась какому-то их приятелю.
– Как же ты с этим борешься?
– Я убедил босса, что нам следует позволить любому нашему работнику забирать все, что он хочет, за половинную цену – так у нас немного больше порядка будет. Но люди все равно воруют. Инвентаризацию мне поручили потому, что меня рекомендовал боссу один его друг. Я запасных частей не краду. Не потому что я такой честный и прочее. Просто знаю, что меня схватили бы за руку, и не хочу рисковать.
– С Патом и Мартином часто видишься?
– Тебе бы викторины на радио вести.
– Ты пишешь прекрасные письма, но всего, что нам хочется знать, в них нет.
– Тут мне рассказать особенно нечего. Мартин слишком часто переходит с места на место, но, похоже, на нынешней его работе он задержится. Мы встречаемся субботними вечерами, все трое. Паб, потом танцы. Перед этим отмываемся дочиста, принаряжаемся. Жаль, что ты не в Бирмингем переезжаешь, к тебе бы очередь по субботам выстраивалась.
– Ужас какой.
– Нет, там зашибенно. И мужчин больше, чем женщин.
Они прогуливались по центру города, разговаривая и смеясь. Эйлиш удивляло, что временами оба говорили как умудренные взрослые люди – Джек рассказывал ей о своей работе, об уик-эндах, – а потом вдруг обращались в детей или подростков, высмеивали друг дружку, обменивались анекдотами. Ей казалось странным, что рядом не появляется вдруг ни мама, ни Роуз, дабы попросить их вести себя потише, и в тот же миг она сознавала, что они с братом идут по большому городу, никому ничем не обязанные, и заняться им до пяти часов, когда она заберет свои чемоданы и направится с билетом в руке к судну, особо нечем.
– Ты когда-нибудь думал о том, чтобы вернуться домой? – спросила она Джека, бесцельно бредя с ним по центру города, нагуливая аппетит перед посещением ресторана.
– Ай, да что мне там делать? В первые несколько месяцев, когда я ничего в Бирмингеме не знал, мне отчаянно хотелось домой. Я бы на все пошел ради этого. Но теперь привык, мне нравится моя зарплата, независимость. Нравится мой нынешний босс, да и прежний нравился, оба никогда не задавали мне вопросов, просто присмотрелись к тому, как я работаю, и решили, что я им гожусь. И никогда ко мне не лезли, а если я предлагал
– А девушки английские, какие они? – спросила Эйлиш.
– Одна очень хороша, – ответил Джек. – За остальных ручаться не могу.
И покраснел.
– Как ее зовут?
– Больше ты из меня ничего не вытянешь.
– Маме я не скажу.
– Это я уже слышал. Я и так тебе лишнего наболтал.
– Надеюсь, ты не водишь ее по субботам на какие-нибудь задрипанные танцульки.
– Она хорошо танцует. Ничего не имеет против. И это не задрипанные танцульки.
– У Пата с Мартином подружки есть?
– Мартин перед девушками пасует.
– А девушка Пата тоже англичанка?
– Хочешь побольше вынюхать, да? Теперь понятно, почему они просили тебя встретить.
– Так она англичанка?
– Она из Маллингара.
– Если не скажешь, как зовут твою девушку, я про тебя всем расскажу.
– Что расскажешь-то?
– Что по субботним вечерам ты таскаешь ее на задрипанные танцульки.
– Ничего я тебе больше не скажу Ты еще хуже Роуз.
– Наверное, какое-нибудь вычурное английское имечко. Вот подожди, мама все узнает. Надо же, ее любимый сыночек.
– Не говори ей ни слова.
Тащить чемоданы по узким лестницам лайнера было трудно, а по коридору Эйлиш, следовавшей указателям, которые вели к ее каюте, пришлось передвигаться бочком. Она знала, что все билеты на лайнер распроданы и каюту ей придется с кем-то делить.
Каюта оказалась совсем маленькой, с койками в два яруса, без окна и даже без вентиляции, с дверью в крошечную ванную комнату, которая, как было сказано Эйлиш, обслуживала и еще одну каюту, смежную. Внутри висела табличка, гласившая, что, покидая уборную, следует отпирать дверь на другой ее стороне, предоставляя соседям доступ в нее.
Эйлиш забросила один чемодан на багажную полку, а другой прислонила к стене. Прикинула, не переодеться ли, поразмыслила, чем занять себя до ужина, который подадут пассажирам третьего класса после отплытия. Роуз уложила в один из чемоданов две книги, однако свет в каюте был слишком тускл для чтения. Эйлиш прилегла на койку, закинула руки за голову, радуясь, что первая часть путешествия позади, хоть до прибытия на место и осталась целая неделя, которую нечем будет занять. Хороню бы и все остальное далось ей так же легко!
Одно из высказываний Джека запало ей в память, потому что обычно он так сильно не выражался. Джек сказал, что поначалу готов был на все, лишь бы вернуться домой, – странно. В письмах его ничего об этом не говорилось. Ее удивляло, что он никому о своих чувствах не рассказывал, даже братьям, – наверное, ему было очень одиноко. Может быть, думала Эйлиш, каждый из братьев прошел через это и просто чувствовал томившую других тоску по дому. И поняла: если то же самое случится с ней, она-то будет совсем одна, ей останется надеяться лишь на свою готовность к тому, что с ней произойдет, к любым чувствам, какие она испытает, поселившись в Бруклине.