Брусилов
Шрифт:
Брусилов вспоминает, как еще зимой, в Карпатах, в ответ на его приказ основательно окапываться ему простосердечно донесли, что выполнить это требование «не представляется возможным»...
VIII
Они подъезжают к оборонительной линии. Работа над нею начата еще в феврале месяце. Здесь расположены резервы, войска милиционного характера, мужики почтенного возраста. Кадровых офицеров не хватает, их заменили прапорщики последнего призыва.
Еще
— Здорово, братцы! — кричит Алексей Алексеевич, соскакивая с коня.
На приветствие откликаются растерянно и испуганно.
Приезд командарма застает людей врасплох. И начальники частей, и начальники работ, и прапорщики, и солдаты, торопливо оправляя на себе гимнастерки, выползают из канав, собираются в кучки, не решаясь подойти ближе. Кто-то побежал за высшим начальством.
— Продолжайте работать, продолжайте работать! — прыгая с одного бугра на другой, повторяет Брусилов.
Он расстегнул полушубок. Мартовское солнце пригревает уже по-весеннему, иногда только с гор несет студеной свежестью снегов.
У одной из траншей Алексей Алексеевич останавливается.
В глубине окопа, прислонясь спиной к стенке, стоит солдат с русой всклокоченной бородой и старательно разжигает кремнем длиннейший конопляный жгут. В зубах он зажал «козью ножку». Лопата валяется у его ног, ослепительно играет солнце на отточенном лезвии.
Наклонившись, Брусилов весело кричит:
— Что, брат, не разжечь? Трудов много — толку нет. Возьми-ка спички.
Солдат поднимает бороду, закатывает вверх глаза и столбенеет. Трут выпадает из его руки вместе с огнивом. Ладони прилипают к бедрам. Неуклюже, торопко он поворачивается лицом к генералу.
— Возьми коробок,— все так же весело повторяет командарм,— сподручней будет.
Солдат нерешительно протягивает узловатую черную руку. Коробок падает из его неловких загрубелых пальцев, он нагибается, поднимает его, да так и остается, прижав коробок ладонью к бедру.
— Кури, закуривай,— ободряет его Алексей Алексеевич,— да живо! Работа не ждет! Тебя как зовут?
— Клеменчук, вашество.
— Белорус?
— Так точно.
— Работа у тебя ладится, как я вижу.
Брусилов легко прыгает в окоп, похлопывает по стенкам, оглядывается.
Сверху за ним наблюдает кучка солдат.
Запыхавшийся командир переминается с ноги на ногу, не смея дать знать о своем прибытии.
— Копать нужно еще глубже и шире,— серьезно, по-деловому продолжает командарм.— Объяснять незачем, сам понимаешь. Чтобы человек с головой ушел и еще вот на столько...
Брусилов поднимает лопату, показывает ногтем на рукояти, сколько еще к человеческому росту надлежит прибавить. Солдат понимающе кивает головой.
— Если уж в прятки играть, так чтобы не видно было,— переходя на шутку, добавляет Алексей Алексеевич.— Попусту головой рисковать глупо. У нас с тобой по одной голове. Убьют — кто нас заменит?
— Это точно,— отвечает солдат и легко перехватывает из рук командующего лопату.— Вот я в немецких траншеях был — так там примерно в этом месте...
Брусилов кивает головой.
— Саенко, голубчик, подтяните меня.
Поднять командарма не стоит труда. Солдат снизу придерживает его за ступню.
— Слышали?— строго обращается командарм к вытянувшемуся перед ним офицеру.— Умница белорус! Специалист своего дела. А с вами у меня будет серьезный разговор. Вы в машине? Я сяду к вам. Едем в штаб. Саенко, поручаю вам своего коня...
IX
Было решено: царь и великий князь Николай Николаевич выедут из ставки в среду, девятого апреля, вечером и приедут на старую пограничную станцию Броды в четверг утром. Оттуда Николай Николаевич, царь и несколько человек свиты проследуют в автомобилях во Львов, а прочие с графом Фредериксом отправятся по железной дороге. Таким образом царь увидит весь путь, по которому в августе проходила 3-я армия, и поля сражений. Ночь он проведет во Львове, а утром через Самбор, где находится Брусилов, приедет в Перемышль.
Царь радовался этой поездке. Царица писала ему, что она не одобряет его плана и особенно того, что Николай Николаевич будет ему сопутствовать.
«...Когда Аня сказала другу по секрету о твоем намерении и твоем маршруте (так как я просила его особых молитв за тебя),— писала Александра,— он, странным образом, сказал то же, что и я, - что в общем он не одобряет твоей поездки и «Господь пронесет, но безвременно, слишком рано теперь ехать, никого не заметит, народа своего не увидит, конечно, интересно, но лучше после войны». Он не советует брать с собою Н. Он находит, что всюду тебе лучше быть одному, и с этим я вполне согласна...»
Царь, однако, стоял на своем.
Девятого государь выехал в Броды, пересек старую границу и вступил в новые свои владения. Было жарко и ветрено. Поднятая машиной пыль била в глаза. Дважды государь останавливался и выходил осматривать позиции первых августовских боев. Бесчисленные кресты на братских могилах стояли шпалерами, покрытые, как саваном, белой придорожной пылью, покосившиеся, убогие...
Царь призакрыл глаза. Он незаметно помахал рукою по груди, мелко и часто крестясь.
В половине шестого дня на пригорке царя встретил наместник края граф Бобринский. С пригорка открылся великолепный вид на Львов. Потом тронулись в город. Было много цветов, садов, памятников, старинных костелов, чистые улицы, оживленная толпа, приветствующая царский поезд, триумфальные арки и даже городовые, Настоящие русские городовые, отдающие честь рукой, затянутой в белую перчатку.
В огромном манеже, превращенном в православную церковь, архиепископ Евлогий отслужил благодарственный молебен и произнес речь. Все пришли в умиление: Николай взволнованно покашливал, теребил ус, переминался с ноги на ногу. Было много знакомых улыбающихся лиц. Густо пахли букеты цветов в руках у местных дам, одетых в белые кружевные платья.
После молебна царь посетил лазарет своей сестры Ольги Александровны, Он расцеловался со знакомыми ранеными и сестрами милосердия, как в пасхальную заутреню, потом отправился обедать. Здесь ему доставил несколько неприятных минут председатель Государственной думы, толстяк Родзянко (5). На вопрос государя: