Брусиловская казна (сборник)
Шрифт:
– Согласен.
– За Старую Руссу, за Россию, за веру православную!
– Давайте. Ох, и хороша же зараза… На чём вы её настаивали, батюшка?
– На клюковке! Здесь её называют журавлиной. Красиво, не правда ли?
– Очень.
– Ещё по единой?
– С удовольствием!
– Зеленушки не игнорируйте, Павел Алексеевич.
– Слушаюсь!
Казанцев специально ответил по-военному, чтобы проследить за реакцией священника, который, как ему было известно, в Первую мировую командовал ротой гвардейцев, но тот никак не отреагировал. Пока. И принялся снова наполнять маленькие серебряные стопочки, по всей видимости, состоящие в перечне
– Ну, по третьей. Согласно христианскому обычаю.
– Давайте, – «доктор» наколол на вилку гриб и следом за самогоном отправил его в рот. – Ох, и вкуснота! Только песку многовато.
– Так зеленушки в основном под землёй и растут. Три раза воду менял, а результат, как говорится, на зубах.
– А сейчас они в лесу есть?
– Полно! До первых морозов не переводятся.
– Так я завтра поутру их тоже немного накошу. Засолите?
– Непременно! Ну, хватит лирики… Выкладывайте всё, что вам известно о моём брате.
– Сейчас, дорогой Антон Иванович… Сейчас ещё пару этих, как их…
– Зеленушек.
– Вот-вот… Ещё пару зеленушек – и поговорим. Пока картошечка поспеет!
9
– Значит так, – заученно начал заранее подготовленную исповедь Казанцев. – Лет пять тому назад у меня неожиданно открылась язва. Тогда я работал в Москве. И директор нашего исследовательского учреждения – Спиридон Филиппович Петренко, – он сознательно назвал имя профессора, готовившего его к врачебной практике – тот был всемирным светилом, пользовавшимся известностью во многих кругах, в том числе и церковных, – посоветовал съездить в Старую Руссу, на один из старейших российских курортов.
– Наши грязи многим помогают! – прокомментировал его монолог отец Серафим и нетерпеливо добавил: – А брат мой Федька тут при чём?
– Погодите, батюшка. Не всё сразу! Так вот… Петренко дал мне рекомендательное письмо, с которым я должен был явиться к одному из лучших его учеников – профессору Новгородцеву.
– Ух, ты… Федька – профессор?
– Так точно! Профессор! Начальник санаторно-лечебного управления Леноблисполкома.
– Ох, ёшкин кот! – не выдержал священник. – Братец мой – и такая величина!
– Потом я перевёлся на Украину, в один из институтов педиатрии, но ещё два раза бывал на том курорте.
– А язва ваша как?
– Язва прошла! Наливайте, батюшка, картошечка-то уже готова!
10
– А вы знаете, я воевал в этих местах, – в очередной раз наполняя стопочки, подтвердил догадку Павла Алексеевича святой отец. (Впрочем, на этот раз выдающаяся проницательность разведчика оказалась ни при чём – просто Казанцев ещё в Москве от «а» до «я» изучил жизненный путь своего нынешнего сотрапезника, которого Апфельбаум, то есть Яблоков, предложил использовать вслепую, сыграв на его родственных чувствах. О том, что Федьку Новгородцева расстреляли ещё в 1937 году, распространяться Израиль Эдуардович, естественно, не рекомендовал.) – Когда в России вспыхнул пожар, все мои друзья ушли на Дон. Рубили красных с утра до ночи; те, как водится, отвечали взаимностью… Слава богу, мне в этом безобразии участия принимать не довелось. До сих пор благодарю Господа, что вовремя надоумил, отвёл уже занесённую над братом руку! Сначала просто прислуживал в церкви, а после 1920-го был рукоположен на сан. Теперь вот содержу приход, имею благодарную паству из всех окрестных сёл… А вы на чьей стороне тогда воевали?
Этот неожиданный вопрос чуть не выбил Казанцева из колеи. Ответить на него честно – означало раскрыть свои планы, чего он делать не собирался, а врать почему-то не хотелось…
– Я врач, – наконец промямлил Павел после довольно длительного раздумья, связанного с переосмыслением своей легенды. – В Великую войну был мобилизован. Получил звание, служил в одном из госпиталей. Но чем может помочь раненым детский доктор? Резать руки-ноги меня не учили! Поэтому в шестнадцатом меня отправили в отставку. Работал, как я уже говорил, в Москве, а в тридцать пятом перевёлся в Киев – новоназначенную столицу советской Украины [33] .
33
До 1934 года столицей УССР являлся город Харьков.
– К нам надолго?
– Нет. Вот только поставлю на учёт всю малышню в деревне – сразу и вернусь в свой институт.
– А что же вам в помощь никого не определили?
– Да была у меня сестра. Была. Но неожиданно заболела и слегла.
– Что это вы вдруг рифмами заговорили?
– Да так… Балуюсь иногда стихами!
– Я тоже.
– Заметно.
– А где она сейчас? – проигнорировав реплику собеседника, недоверчиво покосился бдительный служитель культа.
– Осталась в Ковеле, – спокойно разъяснил ситуацию гость. – Однако там не оказалось нужных специалистов, и её должны были отправить в Луцк. Но сделали это или нет – мне не известно.
– Понятно… Ну, давайте по заключительной – и спать! Мне вставать ни свет ни заря.
– Мне тоже, – согласился Казанцев. – Пойду в лес за зеленушками. Мы ведь договорились, не правда ли?
– Ну, да… Похоже на то!
11
На следующий день, согласно церковному календарю, приходился какой-то православный праздник. Отец Серафим встал рано и принялся готовиться к утренней службе.
Павел поднялся вместе с ним.
– Доброе утро, батюшка!
– Доброе… Как спалось?
– Отлично.
– Похмелиться не желаете-с?
– Нет. Не злоупотребляю – поэтому не мучусь.
– Похвально! И куда вы в такую рань?
– По грибы… Забыли наш вчерашний уговор?
– Ах, да, точно… Не заблудитесь?
– Никак нет. Вы только скажите, куда идти.
– Значит, так… Сначала – на центральную площадь. Там будет развилка. Одна дорога ведёт направо…
– По ней я приехал.
– А две другие – в противоположную сторону.
– Мне по какой?
– По левой. И вперёд, никуда не сворачивая версты три-четыре… С радостью составил бы вам компанию, но не могу – служба.
– Понял! Вы там слишком не усердствуйте, побыстрей закругляйтесь – будем солить грибы.
– Слушаюсь, господин… товарищ доктор, – добродушно улыбнулся священник.
12
Грибы росли кругом: в лесной чаще и на открытых полянах, под мхом и в придорожной канаве. Вскоре Казанцеву надоело однообразное занятие, и он стал наклоняться только тогда, когда обнаруживал под бугорками, усеянными сосновыми иголками, очередную колонию зеленушек. Быстро срезал самые крупные экземпляры и отправлял в плетёное лукошко, предоставленное заботливым отцом Серафимом. Вскоре оно было полно.