Бруски. Книга IV

Панферов Федор Иванович

Она крепко сжала в руках малого Кирилла и присела рядом с незнакомой женщиной… и ее что-то дернуло, что-то потянуло назад. Назад! Бежать назад, упасть на колени перед Кириллом и просить, молить его о том, чтоб он все забыл, чтоб вернулся к ней, стал бы прежним Кириллом… и тогда она… Ах, ей ничего не надо. Она готова на все длинные годы посвятить себя Кириллу, его сыну, Аннушке… и если он захочет, она будет еще рожать – одного, другого, третьего. Сколько он хочет.

Стеша сорвалась с места, кинулась к выходу, но поезд дрогнул и тронулся.

«Кирилл, милый, прощай!» – мысленно прокричала она и долго, пока

поезд не перевалил через гору, стояла у окна.

– А у меня Миколай механиком на заводе, – заговорила женщина. – Пра. Чудно: то лапти ковырял, а теперь механик.

– Вот и подберет себе там кралю, а тебя по загривку, – послышался голос с верхней полки.

– Ну нет. Ему скоро квартиру дадут, и я вот со всем этим гнездом, – она показала на своих двух дочурок, – к нему. Принимай.

Стеша долго всматривалась в женщину – веснушчатую, широкоскулую, с большими голубыми глазами, ядреную – и старалась представить себе ее Миколая.

«Вот ведь живут, – думала она, – и ничего другого не желают, кроме как новую квартиру. А у нас все было, а вышло как-то…»

– Куда ехать собралась? – обратилась к ней женщина. Женщине было весело, ей, очевидно, просто хотелось поговорить. – А парень-то какой растет, – и погладила по голове Кирилла малого.

Кирилл малый нахмурился и сбросил с головы ее руку.

– У-ух, сердитый. А у меня для тебя невеста есть. – Женщина подвела к Кириллу малому свою старшую дочурку со вздернутым носом и с такой же вздернутой косичкой. – Вот, как раз по тебе.

Кирилл малый удивленно посмотрел на мать.

– А он еще ничего не понимает, – засмеялась Стеша и привлекла девчушку к себе.

– Да ну? А у нас уже выбирают. Машка, – обратилась женщина к своей дочурке, – ты кого женихом себе выбрала? А? Чай, скажи.

– Паску, – ответила та. – Паску, – повторила она, не выговаривая: «Пашку».

В вагоне засмеялись.

Женщина нарочито грубо заворчала:

– Псовка! Ты что ж это меня не спросила? Может, я и не хочу твоего Пашку.

– А ты меня спласывала? – Маша нахмурилась и, как сурок, посмотрела во все стороны, не понимая, чему смеются.

– Ишь ты! Это отец ее этому научил. «А ты меня спласывала». Вот отхлестать тебя, и будешь знать, как без матери… – Женщина ворчала, но глаза у нее горели гордостью за дочь.

«Вот. Вот. Как все просто, – думала Стеша. – И жить надо вот так же просто… просто и по-своему. Внизу, но по-своему. Надеть на себя вот такое длинное, широкое платье, причесывать голову так же, как причесывает она, вытирать губы ладонью…» Но тут Стеша поняла, что жить так, как живет эта женщина, она уже не сможет: она уже чем-то заражена, что-то в ней есть другое, крепко вколоченное, что ничем не выбьешь, не вытряхнешь из себя.

И когда она вышла из вагона и перед ней открылись ее родные места, все ее прошлое – радостное, как радостное весеннее солнечное утро, и тяжелое, пасмурное, грязное, как осенняя улица, – она отошла от станции в лес, присела на старый пень и, не в силах сдержать себя, зарыдала.

Кирилл малый посмотрел на нее. В его глазах сначала блеснуло удивление, потом промелькнул испуг. Кирилл малый присел рядом с матерью, заглянул ей в лицо. По лицу катились слезы, но оно улыбалось, и это сбило с толку Кирилла малого.

– Не надо-о! – закричал он и весь затрепетал.

– Я шучу.

Шучу, Кирюша. – Стеша посадила его себе на плечи и пошла дорогой по направлению к «Брускам», туда, в парк, к домику с башенкой, где когда-то умер ее отец и где теперь живет ее мать.

Она не была в Широком Буераке года четыре.

Как тут все изменилось!

За околицей Широкого Буерака не стало гумен, и на их месте рассажен молодой сад. А улицы все такие же – извилистые, с загибами, с выступами. Только… Что это такое? Бурдяшку будто кто-то разворочал, разгромил: избы с ободранными крышами, с поломанными окнами, с провалами в стенках. Да не только Бурдяшка. А вон и бывший дом Плакущева как-то чудно выглядит: нет ни сараев, ни конюшен, и даже ворота сняты. Зато на конце села построены длинные, с высоким тыном, скотные дворы. Часть двора покрыта черепицей. Видимо, сюда перетащили черепицу с сараев Плакущева. А в полях всюду лежат кучи навоза. Вот и столбик. Надпись: «Участок седьмой бригады. Бригадир Никита Семенович Гурьянов». На участке кое-где на проталинах выглядывает рыже-зеленая рожь.

«Даже Никита Гурьянов утвердил себя», – с завистью подумала она. Такая зависть у нее появилась только что, и она пробудила в Стеше другие думы: «Сяду за руль, – решила Стеша. – Пойду к Захару Катаеву и попрошу работу шофера… и тогда посмотрим». – Она прибавила шагу и, минуя Широкий Буерак, огибая его, направилась на «Бруски».

Вот и «Бруски».

Какая тут тишина! Ни грохота экскаваторов, ни рева машин, ни вздохов водокачек, ни городского гула… только тающий снег пыхтит, шуршит да две вороны, сидя на дубе в парке, каркают, раздирают глотку. А вот и парк. Он будто чуточку постарел, но тропы те же – те же родные тропы, по которым не раз хаживала Стеша туда, под обрыв, на берег Волги. Под обрыв, в густые заросли ивняка.

Вот домик в парке – домик с башенкой; его построили по настоянию Кирилла. Вон скотные дворы, длинные, с большими окнами. Они строились тоже по проекту Кирилла. А вон – дальше, перед Широким Буераком, в долине, где когда-то широковцы сажали картошку, тыкву, огурцы, раскинулся сад в девяносто два гектара. Сад рассажен тоже под напором Кирилла. А дальше, за Широким Буераком – МТС и город Чапаевск. Городок тоже выстроен при Кирилле. И там, в этом городке, есть квартира. Тогда она была холостяцкой квартирой Кирилла Ждаркина.

«Я туда сама увела его… И куда ни оглянешься, – всюду он. А я? Где я?» – думала Стеша. Она резко повернулась к домику с башенкой. В эту секунду она поняла одну простую истину: во всем, что свершилось вчера, виновата только она сама. «Если ты добровольно соглашаешься быть сивым мерином, то тебя непременно сделают ослом», – вспомнила она поговорку, придуманную Кириллом, и поняла: да, она сама добровольно согласилась быть сивым мерином, и ее превратили в осла. Ведь когда она пришла вон туда – на МТС, в холостяцкую квартиру Кирилла, Кирилл относился к ней бережно, ставил ее наравне с собой. Он не только любил, но и уважал ее, прислушивался к ней всегда, говоря с ней, боялся, как бы случайно не оскорбить ее каким-либо неудачным словом, движением, поступком. И все это потому, что она тогда была шофером: не просто Стеша, а шофер Стеша Огнева. Но потом все это стерлось – и вот Стеша очутилась одна на старом месте, как погорелец на своем пепелище.