Бубновые тузы
Шрифт:
Рановато он, – хмыкнула про себя Акулина, глянув на часы английской работы на стене (дорогая штука даже для онежского купца – отец неложно гордился перед всем городом тем, что у него есть дома часы, как и у больших господ).
Должно быть случилось что-то.
Отец ступал тяжело, грохнул дверью в сенях – должно быть, был гневен или просто не в духе. Интересно, с чего, – у Акулины на душе вдруг непонятно от чего похолодело, словно она предчувствовала, что отцовский гнев будет касаться именно её.
«Господи, пронеси», – прошептала она, но креститься не стала, просто нашла взглядом икону на тябле 34 .
Наверху завели новую песню.
Молодость, молодость, девичья красота!
Я не думала, молодость, измыкати тебя!
34
Тябло – божница, полка для икон.
Измыкала молодость чужая сторона,
Чужа дальня сторонка,
В чужих людях живучись,
Много горя видучись;
По утру рано встают,
Да долго есть не дают…
Отец долго отряхивался в сенях, словно снаружи валил снег. Может и вправду валил – Акулина не знала, за весь вечер ни разу не выглянула во двор. Не было радости на душе. Опять грохнул дверью, когда пролез в жило, хмуро огляделся. Точно не в духе.
– Мать где? – спросил, словно плюнул.
Акулина не успела ответить, он уже понял сам по тому, что доносилось сверху.
Я у батюшки, у матушки
Тешена дочка была;
Я без спроса, без веленья
Не ходила никуда;
– Не про тебя поют, – процедил отец, скидывая шубу. Покосился на дочь, словно ожидая, что она примет у него шубу и повесит. Не дождался, насупился ещё сильнее, сам набросил шубу на гвоздь в стене. – Ой, не про тебя.
– Не про меня, – согласилась Акулина без улыбки.
– Гляди, Окуля, – пригрозил отец. – Терплю я тебя, а как-нибудь возьму вожжи…
– Случилось что, батюшка? – спросила дочь елейным голосом.
– Случилось, – забрасывая бобровую шапку на другой гвоздь, туманно повторил отец. И повторил задумчиво. – Случилось.
Прошёл к столу, сел напротив Акулины.
– У Алексея Яковлича брат его был…
– Капитан-исправник? – Акулина чуть приподняла бровь. – Дядя Прохор?
Капитан-исправник тоже приходился отцу двоюродным братом, а значит, ей – дядей.
– Не перебивай, – отец говорил миролюбиво, его злость, казалось, куда-то испарилась. – Послушай лучше.
Акулина притихла.
Я без рыбки уж не сяду,
Без калачика не съем,
Без милого спать не лягу,
Без надежды не усну;
Хотя усну, – во сне вижу…
Что сказали про милого:
Милый не жив, не здоров;
Что сказали про милого –
Милый без вести пропал…
– Развылись, – неприязненно процедил отец, покосившись на потолок. – как чуют будто, – он снова повернулся к дочери – Акулина смотрела огромными глазами – словно что-то почуяла тоже. – Прохор рассказал, что в Питере смутьяны-офицеры мятеж подняли против государя…
Акулина кивнула – об этом она, как и всяк человек в Онеге, уже знала, новость разнеслась сразу после Рождества.
– Так там и брат твоего любезного Власа замешался, – отец внезапно опять разозлился. – Аникушка Логгинович, господа с посконным рылом! В крепости сидит нынче! Капитан-исправник про то велел никому не болтать, потому я только тебе и говорю.
Акулина опять молча кивнула – слова не шли. Хотелось возразить что-то отцу, а возразить было нечего.
– И чтоб я тебя больше не видал рядом с этим висельником! – рыкнул отец. Акулина открыла было рот возразить, но отец чуть пристукнул кулаком по столу. – Помолчи! А то я не видел, как ты перед ним хвостом вертишь! Да, он сам там не был – сопляк ещё для таких дел! – а только яблочко от яблоньки…
– Ты ж, батюшка, не против был, – неуверенно возразила Акулина, подавленная огромностью открывшейся беды.
– Был, – подтвердил отец хмуро. – Пока мятежа не случилось. А теперь – не велю. Не хватало ещё нам, Агапитовым, висельной родни.
Что недавно мой милой
Вдоль по улице прошёл,
Шибко, громко просвистел,
На окошко проглядел…
На моём ли на окошке
Там лежала да приметка,
С винограда ветка…
– Не будет у тебя, батюшка, такой родни, – сказала Акулина спокойно (спокойно! – только б слёзы не рванулись!). – Я бы к нему и под виселицу побежала. Да только ему иное надо. Море, да ветер, эполеты да паруса…
Отвернулась.
Слёзы всё-таки прорвались.