Бубыри (сборник)
Шрифт:
Через час кит был полностью разобран и роздан, а из черепа китобои топорами вырубали китовый ус.
«Наверное, на сувениры», – подумал я.
Но, как выяснилось позже, ошибался.
Население, получив свою долю мяса, расходилось по жилищам. По дороге домой я обогнал несколько человек. Двое из них сгибались под тяжестью рюкзаков, а третий тянул за собой то самое транспортное средство, которое я приметил утром, – большое, доверху груженное китятиной цинковое корыто, прикрепленное к детской коляске.
Мимо прошла стайка ребятишек. Каждый из них держал, как эскимо, лакомство: вырубленный заботливыми родителями из челюсти зверя кусок китового
В поселке по-прежнему чувствовалось праздничное настроение, а из всех окон доносился запах жарящегося мяса.
Дома Анатолий достал из холодильника кусок серой китовой кожи, нарезал ее на мелкие кубики, посолил и протянул мне.
– Угощайся. Чукотский деликатес. Лучше китового уса. Я тебе специально оставил. Кстати, собирайся. Завтра с утра будет вездеход.
Я попробовал китовую кожу. Соленая резина. Наверное, я чего-то не понимал в деликатесах.
Утром вездехода не было. Он прибыл далеко за полдень. В поселок с реликтовым названием Красная Яранга ехала бригада оленеводов, и Анатолий устроил меня в этот тундровый «рейсовый автобус», который ходил раз в полмесяца, отвозя в Ярангу очередную смену и забирая в Мечигмен отработавшую.
Я погрузил внутрь свои вещи. Там сидело четверо чукчей, и стоял огромный деревянный ящик с благоухающим нерпичьим жиром. Как мне пояснили, этот продукт использовался не только для еды, но и для светильников – с развалом Союза из яранг исчезли и керосиновые, и электрические лампы. Мне не захотелось сидеть внутри вездехода. Я, основательно утеплившись, забрался наверх, и мы поехали.
Поездка на вездеходе по тундре больше напоминала путешествие на корабле: настолько плавный, укачивающий ход был у тяжелой машины, что чувство воды и глагол «плывем», доминировали над чувством земли и глаголом «едем».
На крыше вездехода было тепло, так как светило солнце и ветер был попутный. Снега на далеких сопках манили ослепительной белизной. На южных склонах холмов зеленела первая трава, и розовели сережки карликовой ивы. В долинах лежал рыдающий на солнце снег.
По всему чувствовалось, что мы движемся по торной дороге. Везде виднелись пустые железные бочки, которые каждый проходящий здесь вездеход, по мере продвижения, сбрасывал, как сбрасывает истребитель опорожненные топливные баки. На вершинах холмов бочки стояли, как маяки, в низинах эти емкости лежали черными колодами.
В долинах тундровой тракт был широченный – ведь каждый вездеход старался пройти не разбитой колеей, а по ее краю. Поэтому дорога напоминала бескрайнее перепаханное рисовое поле, где, однако, вместо благородного злака обильно всходила пушица.
Мы ехали часов восемь.
На вершине одного из холмов, у тоненькой прозрачной пирамидки тригопунтка машина остановилась.
– Приехали, Алакынот. Твое озеро. Выбирай, где будешь табориться, – сказал водитель.
У подножия холма среди низкорослого багульника я обнаружил сухую полянку и принялся выгружать вещи: рюкзак, палатку, ящик с продуктами и канистру с бензином.
Чукчи не спешили уехать в свою Красную Ярангу. Они достали удочки и направились к озеру.
А я начал обустраивать лагерь. С палаткой пришлось повозиться. Мешал сильный ветер – он то складывал ее, то выворачивал наизнанку. Наконец жилье было собрано. Я огляделся в поисках рыбаков.
Их крохотные фигурки еле различались на белом льду озера. Я взял бинокль и посмотрел, что они делают.
Чукчи махали руками и переходили с одного места на
Я стал распаковывать коробки с продуктами и распределять их в тамбуре палатки.
Часа через полтора пришли рыболовы. В руках у них были вырезанные из ивовых веточек куканы, и на каждом висело по десятку гольцов – желтоватых, со стальными головами, рыб.
Водитель дал мне несколько штук. Я вытащил из рюкзака и передал ему бутылку водки – плату за проезд.
Мы договорились, что они заберут меня отсюда через две недели, и вездеход уехал.
С вершины моего холма открывался потрясающий вид. На востоке еле различалось светло-серое пятнышко – крыша единственного дома в поселке Красная Яранга. На севере, за моим белым озером и буро-серой тундрой, по горизонту светились заснеженные вершины сопок. По ледяному панцирю озера двигалась какая-то темная точка. Я посмотрел в бинокль – это веселым галопом скакал песец. Он линял – морда и лапы были черные, а снизу серой юбкой свешивалась свалявшаяся шерсть. Зверек возвращался с охоты – в бинокль хорошо было видно, что песец тащит во рту жирного лемминга. Он легко взбежал на крутой берег. Там из-под земли появились серые головёнки – голодные отпрыски дождались кормильца. Песцы у озера жили, а вот гусей не наблюдалось.
Я спустился вниз, к палатке, взял чайник, кастрюлю, подаренных гольцов и пошел на озеро. Ледовый панцирь был толстый и крепкий как бетон. По его поверхности проходили длинные трещины с зализанными краями. Я остановился у одной и стал чистить рыбу. Я знал, что это лосось, но никак не ожидал, что у него мясо такого цвета – ярко-оранжевое.
Ветер крепчал. Он бил в левый бок моей палатки, и две растяжки провисли – мягкая торфяная земля не держала колышки. Пришлось залезать на холм, таскать оттуда камни и укреплять стропы. В тамбуре палатки я разжег примус. Через пятнадцать минут далекие сопки с заснеженными вершинами стали туманными от вылетающего из носика чайника пара. Я поужинал, затем, уворачиваясь от колышущихся ледяных пластиковых стенок моего дома, переоделся в шерстяной тренировочный костюм и залез в спальник. От холода он казался сырым. И только через полчаса я согрелся.
Бока палатки ходили под порывами ветра, и в капроновое жилище мягко сочился холодный воздух. Под убаюкивающее колыхание стенок моего эфемерного дома я заснул.
Утренняя погода не радовала. Ветер усилился, и по палатке шуршал мелкий дождь. Я разжег примус, позавтракал и выглянул наружу. Сквозь серую стену дождя белело озеро. Вода сверкающими ртутными ручейками скатывалась по гидрофобной поверхности палатки и бесследно исчезала в торфяной почве.
День для наблюдений был явно неудачным, и я решил порыбачить, благо чукчи оставили мне одну удочку.
Подмосковный рыбак немедленно выбросил бы на помойку эту снасть – серый плохо оструганный полуметровый кусок доски с двумя вбитыми посередине ржавыми гвоздями, на которые была намотана помутневшая от времени, солнца и мороза миллиметровой толщины леска. Один ее конец крепился к доске, другой был увенчан небольшой блесенкой. Я потрогал тройник. Пальцы тут же побурели от ржавчины. Острия были тупые, как зубья алюминиевой вилки.
Я посмотрел на свою «удочку», на еле видимое в дожде и спящее подо льдом озеро и подумал, что никогда бы не пошел рыбачить, если бы не знал, что вчера именно этой удочкой, именно на этом водоеме водитель вездехода за час наловил дюжину рыбин.