Будда на чердаке. Сборник
Шрифт:
Мальчик бросал камешки в ящик с углем. Заглядывал в чужие окна. Палкой рисовал на песке самолеты и танки. Огромными буквами написал на противопожарной полосе SOS, но стер надпись прежде, чем кто-то успел ее прочесть.
Ночью он лежал без сна, сбросив одеяло, и мечтал пососать кусочек льда, или дольку лимона, или камешек — все, что могло утолить жажду. Стоял июнь. А может, уже июль. Или даже август. Календарь давно упал со стены. Часы остановились. Их шестеренки и колесики, покрытые пылью, больше не вращались. Сестра мальчика сонно дышала, мать дремала за своим белым занавесом. Мальчик коснулся рукой рта. Передний резец наверху сильно шатался. Мальчику нравилось его щупать. Раскачивать туда-сюда. Это
Мальчик закрыл глаза. Отец уже едет, сказал он себе. Скоро он будет здесь.
Возможно, отец приедет верхом на лошади. А может, на велосипеде. На поезде. На самолете. На той же матине неизвестной марки, которая его увезла. На нем будет синий костюм в тонкую полоску. Или красное шелковое кимоно. Или травяная юбка. На голове — ковбойская шляпа. Или сияющий нимб. Или темно-серая фетровая шляпа с заткнутым за ленту зеленым листком. Может, отец коснется этого самого листка, а потом медленно махнет в воздухе рукой, как это делал Иисус или генерал Дуглас Макартур.
— Я вернулся, — скажет он.
Глаза его вспыхнут от радости, он сунет руку в карман и вытащит одну-единственную белую жемчужину.
— Я нашел ее на дороге, — скажет он. — Кто знает, чья она?
Да, именно так все и будет.
А может, все произойдет иначе. Ночью, лежа в постели, мальчик услышит тихий стук в дверь.
— Кто это? — спросит он.
— Я, — последует ответ.
Мальчик распахнет дверь и увидит на пороге отца в белом купальном халате, покрытом пылью.
— Мне пришлось идти пешком от самого Лордсбурга, — скажет отец. — Путь неблизкий.
Они пожмут друг другу руки, а может быть, даже обнимутся.
— Ты получал мои письма? — спросит мальчик.
— Еще бы! Я читал их от начала до конца. Зеленый листик тоже получил. Я все время думал о тебе.
— Я тоже о тебе думал, — скажет мальчик.
Он принесет отцу стакан воды, и они усядутся рядышком на койку. За окном будет сиять луна, круглая и яркая. С улицы, как обычно, будут доноситься завывания ветра. Мальчик положит руку на плечо отца, вдохнет запах пыли, пота и крема для бритья «Бирма», и все будет прекрасно. Затем, краешком глаза, мальчик увидит, что отец по-прежнему в шлепанцах и сквозь дырку выглядывает большой палец.
— Папа, — скажет он.
— Что?
— Ты забыл надеть ботинки.
Отец посмотрит на свои ноги и удивленно покачает головой.
— А я и не заметил, — пожмет он плечами. — Когда так спешишь, все на свете забудешь.
Он откинется назад, устраиваясь поудобнее. Вытащит из кармана трубку и коробок спичек. Улыбнется.
— Расскажи мне обо всем. Я хочу знать, как ты жил без меня.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Когда мы вернулись после окончания войны, стояла осень и наш дом по-прежнему принадлежал нам. Деревья на улицах были выше, чем нам запомнилось, а розовый куст, который мама посадила у дорожки, ведущей к крыльцу, куда-то исчез. Мы уезжали весной, когда цвели магнолии, а теперь наступила осень, деревья начали желтеть, и на месте розового куста возвышалась охапка сухой травы. Во дворе валялись осколки разбитых бутылок, а живая изгородь выглядела так, словно за время нашего отсутствия ее ни разу не поливали.
Мы шли по узкой гравийной дорожке, волоча запылившиеся чемоданы. День клонился к закату, с моря дул прохладный бриз, во дворе соседнего дома какой-то мужчина в рубашке с короткими рукавами сгребал сухие листья. Мы его не знали. До нашего отъезда он здесь не жил. Увидев нас, он оперся на грабли и кивнул, но мама никак не ответила на приветствие. Не кивнула, не махнула рукой. Многие люди, предупреждала она нас, будут недовольны, узнав о нашем возращении. Возможно, наш новый сосед принадлежал к числу этих людей. Возможно, он был членом Американского легиона или какой-нибудь другой организации. А может, просто человек с граблями, которого мама сочла нужным не заметить.
На крыльце мама сунула руку за ворот блузки и вытащила ключ от входной двери, который все это время носила на длинной серебряной цепочке. Каждое утро, где бы мы ни жили, мама, проснувшись, первым делом проверяла, на месте ли ключ. Каждый вечер, прежде чем уснуть, сжимала ключ в руке. Иногда среди дня она замирала, глядя в окно барака и поглаживая пальцем бороздки ключа. Как-то раз, когда она думала, что мы ее не видим, сунула ключ в рот и закрыла глаза от удовольствия. Это было весной, воздух пропах полынью, и мы только что получили письмо от отца. Мы отвернулись, чтобы не смотреть на маму. Ключ стал неотъемлемой ее частью. Он всегда был с ней, крохотный медальон, иногда заметный под одеждой, иногда нет. Это зависело от многих причин — от освещения, от того, что на маме было надето, а иногда, как нам казалось, от ее настроения. Мы были уверены, если мама снимет ключ, произойдет нечто ужасное. Наш дом — крошечная точка на карте — рухнет, сгорит или просто исчезнет. Война будет длиться вечно. Мамы больше не будет с нами.
А теперь мы стояли на крыльце и наблюдали, как мама снимает цепочку через голову — она сделала это естественно, без всяких усилий, словно по привычке — и вставляет ключ в замочную скважину. Ее движения были спокойны и уверенны. Пальцы не дрожали. Ветер шевелил ветви деревьев, незнакомый мужчина, живущий в соседнем дворе, продолжал сгребать листья. Мама так и не помахала ему. Она повернула ключ в замке. Один раз, потом второй. Мы услышали щелчок, дверь открылась. Мама сняла шляпу и вошла в холл. После разлуки, которая длилась три года и пять месяцев, мы наконец вернулись домой.
Запах, стоявший в воздухе, никак нельзя было назвать приятным. Но нам было на это наплевать. Краска кусками отваливалась от стен, оконные рамы прогнили, стекла были покрыты грязными разводами, кружевные занавески превратились в клочья. На полу валялись пустые консервные банки и осколки битого стекла. У дальней стены, где прежде было пианино, теперь стоял обитый сукном карточный столик, заваленный ворохом старых газет. Рядом, в углу, три складных стула. Металлическая табуретка. Сломанный торшер. Вся другая мебель исчезла. Но это было сущей ерундой. Мы вернулись домой. И мы были счастливы. У многих людей, ехавших с нами в поезде, не осталось дома, куда бы они могли вернуться. Эту ночь им предстояло провести в дешевых отелях, церковных приютах или общежитиях Христианского союза молодежи.
Мы поставили чемоданы и стали бегать из комнаты в комнату и кричать во все горло: «Пожар! Помогите! Волки!» Мы орали только потому, что наконец могли дать себе волю. Мы распахнули настежь все окна и двери. В дом ворвался свежий воздух, наполненный ароматом моря, и вскоре он вытеснил запах затхлости и чужих людей (они пили молоко, ели масло и сыр, мама определила это, слегка принюхавшись).
Мы несколько лет не ощущали, как пахнет море.
В кухне мы открыли кран и смотрели, как льется вода. Поначалу струя была коричневой от ржавчины, потом стала чистой и прозрачной. Мы напились из-под крана, вымыли лица и руки. Нам пришлось проделать долгий путь, глотки у нас пересохли, а одежду покрывала пыль. Мама тоже вымыла руки, закрыла кран, вытерла руки о платье и вышла на задний двор. Она стояла в тени деревьев на заросшей травой лужайке, и опадающие листья кружились вокруг нее.