Буддист-паломник у святынь Тибета
Шрифт:
Когда они кончили разливание в средних рядах, старший шамо, став в нижнем конце главного прохода, снял свою шапку и мантию и сложил на сэнь – по-тибетски (орхимчжи – по-монгольски), услужливо растянутый двумя монахами, сидевшими друг против друга по обеим сторонам прохода, сделал три молитвенных поклона, приставляя лоб к своей поднятой шапке, так как делать поклоны ниже не позволяют, во-первых, его ужасно тяжелый костюм, а во-вторых, и грязь пола, облитого чаем с маслом, к которому неудобно прикасаться не только нарядным костюмом, но даже самой оборванной юбкой монаха-пролетария. После этого он снова надел свою мантию и, держа шапку в руке, начал читать тексты докладов тех лиц, которые в данный период подносят чай.
В это время меня с камцанским гэрганом вел на конец главного прохода лама – депутат от лабранских чянцзадов. Он взял в руку одну пачку курительных свечей, вторую дал камцанскому гэргану, а третью – мне, и всем нам трем зажгли их. Лишь только кончилось чтение старшего шамо, мы один за другим в вышеназванном порядке стали проходить между рядами духовных. Когда дошли до дверей Чжу, то вошли в храм и поклонились статуе Чжу-ринбочэ. При самом входе в комнату Чжово свечи отбираются и выдаются при выходе. Затем мы обошли один раз внутренний храм посолонь; этим завершилась церемония, и у нас отобрали остатки пачек свечей. Остатки этих свечей продаются по две монеты (новая целая пачка стоит 1 монету) желающим благочестивым людям. Они покупаются с верой в особенную их целительную силу, как служивших такому множеству духовенства. С той же верой в благотворную силу покупаются и палки гэиков по 20 коп.
Депутату за сопровождение полагается уплачивать две монеты, камцанскому гэргану – 5 монет; но, кроме этих узаконенных расходов со стороны жертвователя, к нему пристают находящиеся вблизи гэики, прося «на водку» или «на чай», что в большом обычае в Центральном Тибете, даже в гораздо большем, чем в нашем отечестве. Скупящийся на несколько монет должен как можно скорее покинуть храм. Когда я пришел в квартиру, то явились поздравители из служителей камцана, которых тоже неудобно отпускать с пустыми руками и нужно дать хотя бы по одной монете.
26 февраля приехал из нашего отечества Агван Доржиев [57] вместе со своими спутниками бурятами и ставропольским калмыком Овше Норзуновым, который взялся сделать снимки для Императорского Русского Географического общества. Он снабжен таким же аппаратом, каким я уже с осени делаю снимки. Чтобы не возбуждать разных толков, я скрываю аппарат, как и вообще от всех местных жителей, не исключая и бурят, моих земляков, и монголов различных аймаков. Непосредственно мне не пришло никаких вестей с родины, но от вновь приехавших я узнал подробности боксерского движения [58] , охватившего тогда Северо-Восточный Китай, о чем очень смутные слухи уже раньше доходили из китайских и монгольских источников.
57
Агван-Ловсан Доржиев (1857–1938) – бурятский лама из Забайкалья, получивший высшее богословское буддийское образование в Лхасе и ставший одним из учителей молодого далай-ламы XIII Тубдан-Чжямцо. (Прим. Р. Е. Пубаева.)
58
То есть о восстании ихэтуаней (1898–1901). Цыбиков называет это восстание «боксерским движением» потому, что название тайного союза «ихэтуань» можно прочитать и как «ихэцюань» – «кулак во имя справедливости и мира».
1 марта. Сегодня, 24-го числа первой луны, происходило обычное сжигание двух дугчжуба («шестидесятников»), т. е. двух больших соров, так как дугчжуба – тот же сор. Дугчжуба состоит из деревянного столбика, прикрепленного к квадратной доске, с четырех углов которого к верхушке столба идут картонные полосы красноватого цвета, на полосах этих узорчатые вырезки, очень красивые, долженствующие изображать огненные языки. На верхушке столбика прикрепляется сделанный из теста белый череп. В промежутках между полосами – еще бумажные украшения. «Шестидесятником» он называется потому, что служит в течение целого года из 60-летнего периода предотвратителем разных несчастий и бедствий, насылаемых нечистыми духами, врагами людей и религии.
В чтении молитв и церемонии сжигания участвуют два дацана: брайбунский Агпа и потала-ский Намчжял. На церемонию сжигания явился галданский сэрти, или наместник Цзонхавы, о котором будет сказано подробно в XI главе. Он шел впереди всех в предшествии старшего шамо, который нес зажженную пачку курительных свечей. Сзади него тянулись другие знатные люди. Немного поодаль по обе стороны шли один за другим монахи двух вышеназванных дацанов в лучших парадных костюмах, держа в руках: идущие впереди – медные тарелки (ручные музыкальные инструменты), а идущие позади – барабаны с деревянными рукоятками. Еще далее, уже по краям улиц, шли пешие солдаты с фитильными ружьями, из коих они попеременно стреляли холостыми зарядами в сторону.
Дугчжубы выносятся и сжигаются на площади перед домом маньчжурского амбаня в двух кострах, устроенных из сена наподобие конуса, причем остовом служат длинные шесты из сырого дерева. Лишь только бросят дугчжубы в костер, беднота бросается к кострам, желая достать что-нибудь из узорчатых украшений, а еще более – недогоревшие шесты. Процессия после сего возвращается тем же порядком. Вслед за этим происходит пальба из пушки в гору, находящуюся против Поталы, на той стороне реки Уй. Медная пушка вкапывается в землю, на поле перед Поталой. Я не подходил к самой пушке, но наблюдал стрельбу с некоторого расстояния. Сначала делают три выстрела холостыми зарядами, а затем четыре – ядрами.
Существует поверье, что гора эта, на которой находится могила злого хана Лан-дармы, известного гонителя буддизма в Тибете, понемногу приближается к реке и постепенно теснит воду к правому берегу, чтобы в конце концов совершенно загородить ее русло и, направив ее на город, потопить Лхасу с ее святынями. Для отвращения этого бедствия ежегодно обстреливают ее в этот день, после чего она отодвигается назад на прежнее место. Те люди, которые приносят обратно ядра, освобождаются на год от податей; поэтому там ожидают постоянно человека четыре, чтобы добыть упавшее ядро. Прицелом служит черная палатка, поставленная ближе к вершине горы. Мне передавали, что в этой палатке привязывают козла, но за достоверность этого не ручаюсь, так как не удалось добыть более точных сведений. Ядра, поднимая много пыли, падали не особенно близко от палатки, хотя стрелявшие, по-видимому, старались прицелиться в нее.
2 марта. Сегодня – 25-го числа первой луны – последний день большого монлама. После утреннего собрания духовных богослужения прекращаются, и начинаются игры уже светских людей. Игры происходят на площади, на южной стороне второго двора Чжу. Знатные князья садятся на балконе второго этажа этого дома-двора. Народ стоит толпой на площади и сидит на крышах прилежащих домов. Уличный порядок поддерживается при помощи дубин гэиков и палок табьёков. Игры состоят в борьбе пары почти голых людей, вымазавших все свое тело бобовым или иным растительным маслом, затем в беге пеших людей и свободных лошадей. Те и другие «бегунцы» отводятся на поле, к западу от Поталы, на большую дорогу, идущую в Брайбун, и оттуда пускаются бежать. Свободные лошади бегут впереди, погоняемые пешими, а также и конными людьми.
Впрочем, как говорили мне, некоторые лошади предпочитают этому славному состязанию насущный хлеб и, уходя в сторону, щиплют траву. Я, стоя на площади, видел только двух лошадей, пригнанных одним верховым погонщиком. Они, ободряемые дикими криками толпы, действительно, очень стремительно бежали по улице. Затем прибежали и пешие, разодетые в пестрые костюмы. По-видимому, ни те, ни другие не получают значительных поощрений своему искусству. Народ скоро после этого разошелся. Немного спустя уехали и брайбунские шамо, положительно державшие город в терроре 20 дней. По дороге они заезжают на Поталу, к далай-ламе, который дает им (кладет на шею) хадаки, благодаря за труды, понесенные во время большого монлама.