Будешь моей, детка
Шрифт:
Я уже почти ложусь в чужую, непривычно широкую кровать, как вдруг подскакиваю от внезапно вспыхнувшей мысли.
— Тимур! — я распахиваю дверь в зал. — А университет… бухгалтерия…
Долгая пауза, во время которой он тяжелым голодным взглядом смотрит на мои ноги, едва прикрытые футболкой.
— Все в порядке, — наконец хрипло говорит Тимур. — Я безналом уже все оплатил, завтра деньги будут у них на счету. И не показывайся мне в таком виде, детка, если не хочешь, чтобы я тебя прямо сейчас трахнул.
Я что-то пищу в ответ и моментом захлопываю
И неясно, чего больше в моих мыслях: страха или запретного предвкушения.
***Я открываю глаза, когда за окном светло. Шторы неплотно закрыты, и яркий солнечный луч ложится мне на лицо. Рядом никого нет. И не было: я бы точно почувствовала, если бы Соболевский пришел ночью. Уж слишком остро я на него реагирую.
Но он явно заходил ко мне, потому что у кровати под моим телефоном лежит банковская карта. А когда я беру мобильный, на нем высвечивается сообщение:
«Я уехал, буду вечером. На карте деньги, купи себе одежды и закажи еды. Врач приедет в три, откроешь ему дверь»
Я колеблюсь, но потом все же пишу ответ:
«Спасибо большое»
Тимур ничего мне не отвечает. Наверное, занят. Правда, не очень понятно чем. На учебе он появляется редко, вчера он что-то говорил про работу, но какая у него работа? И зачем вообще ему работать? Надо спросить. Не факт, что он мне расскажет, конечно.
Я нахожу на столике свой ноутбук и конспекты и радуюсь им, как родным. Как бы я без них училась — непонятно. И, кстати, об учебе. Я уже два дня занятий пропустила, надо будет зайти в свой личный онлайн-кабинет и просмотреть темы лекций и задания к ним. Но сначала — умыться и поесть.
Одежды у меня так и не появилось, но в квартире, кроме меня, никого нет, так что я остаюсь в футболке Тимура. Захожу в уже знакомую мне ванную, а потом, чуть поколебавшись, отправляюсь на исследование.
Квартира у Соболевского большая. Я насчитала четыре комнаты. Но мебель есть почему-то только в спальне и в гостиной, остальные две комнаты не обставлены. Возникает вопрос: где тогда спал этой ночью Тимур? Неужели на этом неудобном диване? Что-то слабо верится. Соболевский не из тех, кто будет жертвовать своим комфортом.
Но еще больше я удивляюсь, когда захожу на кухню и открываю холодильник. Он абсолютно, девственно пуст. И как тогда завтракать? И чем же питается сам Соболевский, если на кухне нет ни следа готовки?
Я, конечно, могу заказать продуктов и приготовить и завтрак, и обед, и ужин — это как раз несложно, я дома постоянно готовила. Но можно ли мне это делать здесь? Я решаю, что все-таки надо вначале спросить разрешения у Тимура, иначе как-то неловко возиться на чужой кухне без спроса.
Я беру ноутбук и делаю сначала заказ на сайте доставки продуктов, выбирая то, что можно съесть и без использования плиты, а потом нахожу относительно дешевый
Вдруг оживает телефон и начинает требовательно трезвонить. Мама. Ох блин… Как же ей объяснить все то, что у меня сейчас в жизни происходит?
— Привет, мам, — говорю я покаянно. — Прости, тут вот так получилось, что…
— Что, нашла себе мужика с деньгами и сразу свалила, так? — перебивает она меня ядовито. — Нет, чтобы о семье подумать! Сама знаешь, у нас сейчас ни копейки лишней. Скажи этому своему, пусть поможет нам — от него не убудет. Сережка говорит, что машина у твоего хахаля стоит, как наша квартира.
— Мам, да какая машина! Тебе… тебе разве не интересно, как я себя чувствую? — дрогнувшим голосом спрашиваю я. — Тимур говорил, я без сознания была.
— Ой да что с тобой будет, а, — отмахивается мама. — Ты молодая и здоровая как лошадь. Сейчас же у тебя нормально все?
— Нормально, — не могу я врать.
— Ну вот видишь! — торжествующе говорит мне мама, а потом тон ее становится очень деловым. — Оль, так вот по деньгам. Тысяч десять нам бы. Мне за коммуналку надо заплатить и за интернет. А еще ботинки у Сережи…
— Мама, я не буду ни у кого ничего просить! — повышаю я голос. — Ты с ума сошла?
— Оля…
— Нет!
Повисает пауза.
— Прекрасно, — холодно говорит мама. — Что я могу еще сказать? Ты всегда была эгоисткой. Удачи тебе, доченька. Жри в ресторанах, катайся на дорогих тачках, пока твоя семья ест пустую гречку. Надеюсь, твоя совесть тебе это позволит. И домой не возвращайся. Дома у тебя больше нет.
И первой кладет трубку.
На душе гадко.
Я вроде понимаю, что мама как всегда преувеличивает, что от голода никто у нас дома не умирает, но она всегда умеет так сказать, на такие клавиши внутри надавить, что я чувствую себя ужасно виноватой. А от мысли, что мне прямым текстом запретили приходить домой, в груди словно дыру пробили. Понятно, что если я приду, меня не выгонят на улицу, но придется унижаться, извиняться, чтобы пустили. Как будто я бродячая собака, которую взяли в дом из жалости. Как же я устала от этого ощущения беспомощности и ненужности…
Но если об этом думать, можно заработать себе еще одно повышение температуры на нервной почве, поэтому я просто стараюсь отключиться от этих мыслей и заняться насущными делами.
Через час привозят еду — курьер оставляет пакеты у двери, и я, подождав, пока он уйдет, быстро их забираю. Раскладываю продукты, завтракаю, а там как раз и курьер с одеждой приезжает. Едва я успеваю разобраться с вещами и померить их, как в дверь звонит врач. Это приятная пожилая женщина, которая очень аккуратно и профессионально меня осматривает, мерит давление, а потом ободряюще мне улыбается: