«Будет жить!..». На семи фронтах
Шрифт:
В батальон я возвратился в тот же вечер. И тут узнал, что Фатин все-таки слег, а в дивизию как раз прибыл начальник военно-санитарного управления фронта генерал-лейтенант медицинской службы А. Я. Барабанов.
— Придется тебе, Миша, представлять нашу хирургическую службу, — сказал Крыжчковский, который, когда мы оставались наедине, всегда обращался ко мне на «ты».
— Что интересует начальство? — спросил я. — К чему быть готовым?
— Военно-санитарное управление фронта обеспокоено большим количеством больных. Скорее всего, Барабанов займется терапевтами, посетит, безусловно, госпитальный взвод. Но и хирургам надо быть наготове.
— Где он сейчас?
— Ездит по частям…
Генерал Барабанов в медсанбат приехал уже под вечер. Был он чем-то недоволен, неразговорчив, помещения осматривал придирчиво, делал много замечаний, требуя, чтобы их записывали.
В ординаторской операционно-перевязочного взвода задержался дольше, чем в других комнатах. Поинтересовался характером ранений в минувшие месяцы, попросил рассказать о методах обработки ран.
Я старался отвечать как можно подробнее и полнее. Барабанов сначала слушал, потом отвлекся и, перебив меня на полуслове, с раздражением спросил:
— Где же, наконец, дивизионный врач?
Я удивленно посмотрел на генерала, но тут ответил комбат:
— Вчера Кунцевич выехал в полки для проверки работы медицинских пунктов…
— Нет его там, — отрезал генерал и добавил довольно резко: — Нет и, судя по всему, давно не было.
— Тогда разрешите послать за ним? — спросил Крыжчковский.
— Побыстрее посылайте, — приказал Барабанов.
— Сходите, Гулякин, — велел мне Крыжчковский.
М. А. Кунцевич всего несколько месяцев назад был назначен дивизионным врачом. Жил он неподалеку. Я едва разбудил его. Не сразу он понял, что говорил я ему.
— Что? Кто ждет? — спрашивал Кунцевич. — Генерал?
Мгновенно оделся, сказав, что только вернулся из поездки но частям и страшно устал.
В ординаторскую он вошел первым. Генерал начал с нагоняя:
— Я сегодня объездил все медицинские подразделения, вплоть до батальонных медпунктов. Много беспорядков. Вы руководите подчиненными или нет?
— Все у нас в порядке, — попытался возразить дивизионный врач.
— А простудные заболевания? Это что, нормальное явление?
Кунцевич не нашел ничего в свое оправдание и напомнил, что он не имеет опыта руководства, до войны был старшим преподавателем кафедры биохимии Военно-медицинской академии…
— Нечего ссылаться на отсутствие опыта, — сказал генерал. — Я тоже служил в академии. Так вы способны справиться со своими задачами?
— Нет, — едва слышно ответил Кунцевич.
— Хорошо. Я поставлю вопрос об отстранении вас от занимаемой должности и возвращении на преподавательскую работу, но пока требую: наведите порядок! Если нужно, обращайтесь, поможем… У меня все.
Барабанов встал из-за стола.
— Товарищ генерал, ужин готов, — сказал Крыжчковский. — Останетесь поужинать?
— Спасибо, мне некогда, — отрубил Барабанов и, попрощавшись, вышел. Через минуту его «виллис» отъехал от здания школы.
В ординаторской долго было тихо. Кунцевич не скрывал своих переживаний. Конечно, не совсем удобно было получать нагоняй на глазах у подчиненных, но он, видно, еще не осознал, что является нашим начальником, и остался в душе преподавателем — мягким, умеющим в спокойной форме объяснять материал, обладающим чувством юмора, но не научившимся повелевать и требовать.
Успокоившись, Кунцевич приказал составить списки всего, что необходимо батальону, а потом как бы подвел итог:
— С простудными заболеваниями надо, безусловно, кончать. В этом генерал прав!
Мы бросили на борьбу с эпидемией все силы, но она поддавалась медленно. Мне пришлось, как и многим нашим врачам, несколько раз побывать в Дерюгине в целях оказания практической помощи госпитальному взводу. Однажды я отправился туда, чтобы осмотреть прооперированного тяжелораненого офицера и навестить бывшего своего сослуживца врача Бориса Губчевского. Этот поход запомнился особо…
Раненый лежал в помещении заводоуправления, в небольшом двухэтажном здании. Туда я и направился в первую очередь. Когда оставалось до него около сотни метров, услышал выстрелы. Звякнув, вылетели стекла на первом этаже. Я побежал вперед, толкнул дверь и оказался в коридорчике, который заполнили раненые.
Попытался выяснить, что случилось. Мне молча указали на одну из палат. Заглянул туда и увидел лежащую на полу Таню Горюнову. Возле окна боролись двое. Борис Губчевский — его я узнал сразу — пытался удержать бившегося в сильном возбуждении того самого тяжелораненого офицера.
— Да помогите же! — кричал Борис. — Надо успокоить его!
В палату вбежали санитары и уложили раненого на койку, я же склонился над Татьяной.
— Я жива? — спросила она, приоткрыв глаза, и тут же пояснила, указав на офицера: — Он стрелял в меня.
Оказалось, что тяжелораненый неожиданно в бреду стал подавать какие-то строевые команды, кричал, что его атакуют гитлеровцы, а потом выхватил пистолет и стал стрелять. К счастью, в таком состоянии он не мог прицелиться. Первой вбежала в палату Таня Горюнова. Офицер выстрелил в ее сторону, и она упала, потеряв с испугу сознание.
Пистолет отобрал подоспевший Борис Губчевский, который лежал в другой палате.
Меня удивило, каким образом у раненого оказалось оружие. Позднее выяснилось, что пистолет принес офицеру кто-то из его бойцов. Он сунул под подушку командирскую сумку, в которой и находилось оружие. Пистолет был в разобранном виде, но раненому не составляло труда собрать его — за время службы движения пальцев рук были доведены до автоматизма.
Хорошо, что не случилось беды.
На следующий день командир медсанбата собрал нас на совещание и еще раз напомнил о правилах внутреннего распорядка, и прежде всего о хранении оружия.
— Вы знаете, в каком состоянии поступают к нам люди. Иные в шоке, а иные чрезмерно возбуждены. Разве можно допускать подобную бесконтрольность? Потрудитесь интересоваться, что приносят раненым их сослуживцы.
16 марта утром в медсанбат доставили сразу двенадцать раненых. Я был удивлен — ведь давно уже было тихо на передовой.