Будни и праздники императорского двора
Шрифт:
Был регламентирован и этикет при встрече с императором на улице, когда мужчины должны были выходить из экипажа, а женщины делать книксен на его подножке. Но для этого нужно было вовремя заметить приближающегося императора, что было непросто, так как Павел I «постоянно ездил по петербургским улицам верхом, почти без свиты, часто в санях и тоже без эскорта или какого-либо иного признака, позволяющего бы узнать его». Продолжая свою мысль, известная французская портретистка Мария Луиза Элизабет Виже-Лебрен вспоминала о своей встрече с императором: «Однажды Павел попался мне навстречу, но кучер не заметил его, и я едва успела закричать: "Стой, император!" Впрочем, когда мне уже отворяли дверцу, он сам вышел из саней и остановил меня, весьма любезно присовокупив, что указ его не касается иностранок и тем паче г-жи Лебрен» [12] . Известный анекдот с польской дамой-горбуньей, которая сделала реверанс на подножке экипажа, а императору показалось, что она села на подножку, приводит Ф. О. Кутлубицкий (в другой транскрипции Котлубицкий). По выяснении
О страсти императора к церемониям писали многие мемуаристы. Французский посланник писал, что «просто невероятно, до какой степени Павел любит большие церемонии, какую важность им придает и сколько времени на них тратит» [14] . По его же мнению, должность обер-церемониймейстера стала одним из важнейших постов в империи. «Государь с какою-то, присущею ему, особой страстностью и мелочностию придумывал все новые усовершенствования для придворного этикета, – пишет графиня В. Н. Головина, – по этой причине празднества и даже балы делались не менее утомительными и скучными, чем торжественные поздравления» [15] . Американский исследователь Ричард Уортман справедливо замечает: «Павел соединил символику религиозного, военного и придворного превосходства, пытаясь возвысить свою власть как объект почитания и послушания» [16] . Это нашло отражение в повышении его (церемониймейстера) класса: с 1743 г. – IV класс, с конца XVIII в. – III класс, после 1858 г. – II и III классы.
Граф Ф. Г. Головкин упоминает церковные праздники, тезоименитства членов императорской семьи, орденские праздники, прием от купели новорожденных солдатских детей [17] . У многих остались в памяти пышные церемонии и этикетные балы, на которых приглашенные должны были придерживаться строгих регламентаций в костюме. Интересны рассуждения А. И. Рибопьера о придворных мундирах: «Он обрядил в форменное платье не одних военных, но и всех придворных, которые до тех пор облекались в самое изящное и богатое платье по своему усмотрению. Виндзорский покрой, за исключением цвета, послужил образцом для малого мундира; что же касается кафтана; кафтан этот увидел он на Ненчини, певце-буфе итальянской оперы» [18] .
Специальное законоположение об императорской фамилии было разработано в 1797 г. Согласно ему императорскую фамилию составляли император, императрица (жена), вдовствующая императрица (мать) и великие князья: сыновья, дочери, внуки и правнуки здравствующего или умершего императора. Наследник носил титул цесаревича. Родственники императора ниже правнуков, а после 1885 г. – ниже внуков получали титул князя императорской крови. К концу царствования Николая I императорская фамилия насчитывала 28 человек, в 1881 г. – 43, в 1894 г. – 46, в начале XX в. – 53, в 1914 г. – более 60 человек.
Царствование Павла I – это время дворцовых интриг, которым способствовал подозрительный и непостоянный характер монарха. Испытывая втайне презрение к Павлу, придворное окружение в страхе рукоплескало ему. Господствующий страх, как вспоминал И. И. Дмитриев, не мешал «коварным царедворцам строить ковы друг против друга, выслуживаться тайными доносами и возбуждать недоверчивость в государе, по природе добром и щедром, но вспыльчивом. От того происходили скоропостижные падения чиновных особ, внезапные выселки из столицы даже и отставных из знатного и среднего круга, уже несколько лет наслаждавшихся спокойствием скромной и независимой жизни». Так называемое «Смоленское дело» 1798 г., повлекшее многочисленные опалы, смену лиц на государственных и придворных должностях, отдаление Павла I от Марии Федоровны и Е. И Нелидовой, выдвижение «дамы сердца» А. П. Лопухиной, только приблизили мартовскую развязку 1801 г.
Для большинства екатерининских выдвиженцев само вступление на престол непредсказуемого императора воспринималось как стихийное бедствие. Не многие из дворян нашли мужество признать значение царствования Павла I. В изображении Д. П. Рунича Павел I чуть ли не образец государя: «Клевета ничего не щадила, чтобы очернить нравственный характер Павла I. Названия тирана, сумасброда, сумасшедшего были ему расточаемы до и после смерти… Он был строг, но справедлив; жесток, но всегда великодушен и щедр. И если он был жертвой заговора, этот заговор не был делом какого-нибудь Катона из Утики и еще меньше следствием народного голоса: во всякой стране найдутся Равельяки!» Другой современник, А. М. Тургенев, признает, что в провинции были и положительные перемены: «Здесь, кстати сказать, что с начала вступления Павла Петровича на трон в кабаках не подталкивали, в лавках не обвешивали и в судах не брали взяток. Все боялись кнута». И он же добавлял: «Народ восхищался, одобрял, восхвалял все злодеяния Павла над дворянами свершившиеся». Немецкий писатель Август Коцебу, в то время состоявший при русском дворе, пишет о радости столичного офицерства и чиновников после переворота: «Все это (радость в обществе. – А. В.), однако, не касалось лиц низшего сословия и редко касалось частных лиц, не занимавших никакой должности. Только лица, находившиеся на службе, какого бы звания они ни были, постоянно чувствовали над собой угрозу наказания. Народ был счастлив. Его никто не притеснял… Из 36 миллионов людей, по крайней мере, 33 миллиона имел повод благословлять императора, хотя и не все сознавали это». Народ, как всегда, безмолвствовал.
Новый облик двора, сложившийся в значительной степени при Павле I, сохранился в последующие два царствования. Но личность императора накладывала свой отпечаток на императорский двор в каждое из царствований. Графиня В. Н. Головина, рассказывая о преувеличенной склонности к приемам Павла I, отмечает, что его сын Александр в этом отношении является антиподом [19] .
Великий князь Александр Павлович с удовольствием носил партикулярный костюм, что восходило скорее к традициям екатерининской эпохи, но в то же время отражало и новое поветрие высшего света – англоманию. Вспоминаются пушкинское «как денди лондонский одет», многочисленные бонны (ирландки, шотландки, иногда и англичанки), прибывавшие в Санкт-Петербург учить детей аристократов английскому языку, чаепитие на английский лад… Его супруга Елизавета Алексеевна писала в одном из писем матери: «Он любит все английское, сам одевается в соответствии с английской модой, туфли с большим вырезом, английский фрак и т. д.» [20] Александр – это щеголь и франт. Опять же вспоминается фраза из эпиграммы А. С. Пушкина: «плешивый щеголь, враг труда». Это не совсем так, даже совсем не так – насчет императорской лени, но лысина у всех сыновей Павла I (так же как и у него самого) была родовым признаком, хотя его младшие сыновья – Николай и Михаил – париков уже не носили. После вступления Александра I на престол тут же исчезли парики и пудра, поколенные кюлоты и другие детали костюма и внешнего вида старого французского дворянства. Обстоятельства вступления Александра Павловича на престол (не отцеубийца, но сын, который не предотвратил убийство отца) наложили отпечаток на всю придворную жизнь первой четверти XIX в. Александр замкнут и одинок и старается вести жизнь вдали от большого общества.
Через несколько часов после убийства Павла в Михайловском замке Александр I, а вслед за ним и другие члены императорской семьи переехали вновь в Зимний дворец. В манифесте о восшествии на престол смерть отца была приписана апоплексическому удару (напомним, что причиной кончины Петра III были объявлены «геморроидальные колики»). В манифесте было заявлено, что он принимает на себя «обязанность управлять Богом нам врученный народ по законам и по сердцу в Бозе почивающей августейшей бабки нашей, государыни императрицы Екатерины Великия…» [21] После церемонии коронации в Москве 15 сентября 1801 г. Александр I торопится вернуться в Санкт-Петербург.
Его быт прост и непритязателен, он мало заботится об удобствах в дороге, не считаясь с интересами спутников. Нужно вспомнить, что строительство дороги между Санкт-Петербургом и Москвой начнется позднее и полностью завершится только к 1833 г. Тогда же на столбовой дороге лежали бревна, посыпанные песком. Вот письмо Елизаветы Алексеевны к матери о возвращении в столицу от 21 октября (2 ноября) 1801 г.: «.. Мы приехали сюда в субботу вечером после тяжелого путешествия, от которого я еще не пришла в себя: дороги и погода были ужасными! Во что бы то ни стало император желал прибыть на пятый день, так что первые две ночи мы отдыхали несколько часов либо на стульях, либо на земле, кровати привезли только под утро; единственно спокойной была третья ночь, а четвертую мы провели в пути, на колесах. Это было утомительно… Мы бывали счастливы, если могли поменять белье… Сейчас, когда я меняю блузку, чищу зубы, а главное, когда завтракаю – радуюсь, потому что этими тремя вещами приходилось по большей части пренебрегать в дороге за неимением необходимых принадлежностей. Княжна Шаховская (Наталья Шаховская, фрейлина, будущая Голицына. – А. В.) оказалась верным компаньоном в наших бедствиях; она лежала на земле и воздерживалась от пищи вместе с нами…» [22]
В жизни императорской четы почти нет выходов в театр или пышных придворных развлечений, столь памятных многим по екатерининскому царствованию. Через месяц в другом письме, от 3 (15) декабря 1801 г., императрица доверительно пишет о повседневной жизни в стенах Зимнего дворца: «…Наши дни текут по тому же распорядку, что и на Каменном острове (Каменноостровский дворец считался летней резиденцией; только при Николае I Каменный остров был включен в городскую черту. – А. В.). С той разницей, что гуляю я теперь в час дня; около трех часов дня мы обедаем. Окружение все то же, иногда присоединяется кто-то еще, среди них главные адъютанты, которые не обедают за городом. Бывает, после обеда Император спит. По воскресеньям император приглашает по очереди кого-либо из первых лиц. Иногда по вечерам я принимаю дам. Среди тех, кто ужинает, графиня Строганова, мадам Апраксина, графиня Толстая – жена маршала, и редко графиня Радзивилл. Я порой наношу визиты, а чаще провожу вечера совсем одна со своей сестрой Амелией [23] . Император ложится спать ровно в 10 часов. Обычно он направляет ко мне "любителей поужинать перед сном", усаживает нас за стол и удаляется. После ужина я возвращаюсь к себе и тогда остаюсь с Амелией и княжной Шаховской до момента, когда мне пора раздеваться ко сну. Иногда мы болтаем или музицируем, либо вместе, либо поочередно, а часто, как, например, сейчас, моя сестра и княжна сидят каждая со своей книгой, а я в стороне – занимаюсь тем, что считаю необходимым. Единственное разнообразие в нашем образе жизни происходит, когда, время от времени, обычно один раз в неделю, мы обедаем у Императрицы, а она – у нас» [24] . В этом же письме впервые упоминается известная Мария Антоновна Нарышкина…