Будни и праздники императорского двора
Шрифт:
По штату Александра I, утвержденному 18 декабря 1801 г., значилось 12 камергеров с жалованьем 1500 руб. в год, и 12 камер-юнкеров без жалованья. Он вернул на службу камергеров, уволенных при Павле I. После представления обер-камергера графа Шереметева, последовало распоряжение возвращенным на службу камергерам выплачивать жалованье при появлении вакансии. Екатерине Павловне и Марии Павловне было определено по два камергера.
Многие камергеры двора Александра I сохранили свое положение и при дворе Николая I. Комплект придворных кавалеров в царствование Николая I был определен высочайшим повелением 3 апреля 1826 г.: камергеров 12 человек и камер-юнкеров – 36 человек по старшинству пожалования в это звание. Ключи камергерские или деньги за них в размере 100 червонных определено было выдавать только 12 комплектным камергерам [78] . При Николае I было установлено также обязательное дежурство придворных кавалеров. Например, на балах обыкновенно назначались к императрице по два камергера и два камер-юнкера, а к великим княжнам – по одному камергеру
Звание камергера имели некоторые лица, состоявшие при малых дворах великих князей и великих княгинь. Список камергеров по-прежнему пополнялся из лиц, принадлежавших к родовитому дворянству, но прошли те времена, когда хлопоты родственников и протекция могли доставить это звание без действительной службы.
«NN сделан камер-юнкером»: камер-юнкеры
Название чина (затем звания) камер-юнкера было заимствовано из немецкого языка в начале XVIII в. и происходит от Kammerjunker (образовано сложением Kammer – комната и Junker – дворянин). После того как в 1809 г. чин камер-юнкера был преобразован в придворное звание, отношение к этой милости стало двойственным. Практического, житейского интереса в этом теперь не было. Звание камер-юнкера дало повод для иронии героя «Записок сумасшедшего» Н. В. Гоголя: «Что из того, что он камер-юнкер. Ведь это больше ничего, кроме достоинства: не какая-нибудь вещь видимая, которую можно было бы взять в руки. Ведь через то, что камер-юнкер, не прибавится третий глаз на лбу» [80] . В то же время быть камер-юнкером было престижным в общественном мнении светского Петербурга. Писатель, сподвижник Н. А. Некрасова, И. И. Панаев вспоминал о своей службе с 1830 по 1844 г. (с перерывом на отдых на два года) чиновником Государственного казначейства и младшим помощником столоначальника в Министерстве народного просвещения: «Я решился вступить в штатскую службу, вопреки желаниям моих близких, которые утешались мыслию, что я буду камер-юнкером. Мне самому очень хотелось надеть золотой мундир. Я даже несколько раз видел себя во сне в этом мундире и в каких-то орденах и, просыпаясь, всякий раз был огорчен, что это только сон… Служба решительно не давалась мне, или лучше сказать, я никак не мог подчиниться ей. У меня не оказывалось ни малейшего честолюбия. Камер-юнкерство уже перестало занимать меня; но мои близкие всякий раз, когда производили в камер-юнкера сына или родственника их знакомых, с упреком говорили мне:
– NN сделан камер-юнкером. В каком восторге от этого его родители, и какой он прекрасный молодой человек, как он утешает их, как отзывается о нем начальство! Это примерный сын!
И за такими речами следовал обычно глубокий вздох» [81] .
Среди камер-юнкеров было много служащих в центральных государственных учреждениях, особенно часто ими были дипломаты и чиновники Министерства иностранных дел. Чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел числился надворный советник, камер-юнкер граф Алексей Сергеевич Уваров (1828–1884), сын министра народного просвещения Сергея Семеновича Уварова, один из основателей Московского археологического общества. Одно время он служил в Министерстве иностранных дел (с 1845 г.), а после поездки на Черноморское побережье в 1848 г. стал известен своим трудом «Исследование о древностях Южной России» (опубликовано в 2 частях с атласом в 1851–1856 гг.). Перейдя в штат Кабинета камер-юнкером в 1853 г., он продолжил свои археологические исследования. По распоряжению царя им было начато изучение скифских курганов Приднепровья, проведены масштабные археологические раскопки в Екатеринославской губернии, в окрестностях древнего Танаиса, в Ольвии, близ Феодосии, в Херсонесе, Неаполе Скифском [82] .
Причисленным к МВД значился статский советник граф Владимир Александрович Соллогуб (1813–1882), в то время уже известный писатель. После окончания Дерптского университета (1834), «протанцевав, – как он вспоминал, – зиму в Петербурге» [83] , в январе 1835 г. поступил на службу в МВД чиновником для особых поручений. В мае 1835 г. прикомандирован в Департамент духовных дел иностранных вероисповеданий, наконец, 3 января 1836 г. – к тверскому гражданскому губернатору А. П. Толстому «для занятий по его усмотрению» [84] . Осенью 1837 г. В. А. Соллогуб вернулся из Твери в Петербург. В звание камер-юнкера В. А. Соллогуб был назначен 27 декабря 1839 г., когда служил в Харькове [85] .
В конце 30-х и в 40-е гг. В. А. Соллогуб выступил с произведениями в жанре светской повести («Лев», «Медведь», «Большой свет» и др.)/ в которых с легкой насмешкой изображал пустоту и нравственную испорченность великосветского общества. В повести «Тарантас», написанной в форме путевых заметок (отдельное издание с иллюстрациями художника А. Агина в 1845 г.) реалистическое изображение нравов сочеталось со славянофильскими настроениями. Повесть вызывала недовольство консервативного общества. Рассказывая об одном обеде у некоего генерала, В. А. Соллогуб в своих воспоминаниях язвительно заметил: «Итак, я присутствовал на этом обеде; хозяин, настоящий генерал, служака николаевских времен, сидел, разумеется, во главе стола на первом месте; я вовсе не потому, что имел дурную привычку пачкать бумагу, а потому, что носил камер-юнкерский мундир, сидел по правую руку хозяина; надо сказать, что в те отдаленные времена я имел честь быть не только модным писателем, но даже считался писателем вредного направления, и потому хозяин с самого начала отечески, но строго заметил мне, что "Тарантас" (Боже мой! Тогда еще говорили о "Тарантасе"), разумеется, остроумное произведение, но тем не менее в нем есть вещи очень… того… неуместные…» [86]
Были камер-юнкеры из числа местных чиновников. Чиновником особых поручений при Санкт-Петербургском гражданском губернаторе находился коллежский советник Николай Дмитриевич Бантыш-Каменский, сын тобольского и виленского губернатора Д. Н. Бантыш-Каменского, историка и внука историка-археографа. Перечислять можно было бы долго. Но самым известным камер-юнкером был, конечно же, Александр Сергеевич Пушкин.
В конце декабря 1833 г. он был пожалован в камер-юнкеры, о чем писали через несколько дней фрейлина А. С. Шереметева и сам А. С. Пушкин. Поэт неожиданно узнал об этом на балу у графа Алексея Федоровича Орлова, будущего шефа жандармов после А. X. Бенкендорфа (с 1844 г.) и брата декабриста Михаила Орлова. В дневнике 1 января 1834 г. поэт лаконично и язвительно записал: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам)… Меня спрашивали, доволен ли я моим камер-юнкерством? Доволен, потому что Государь имел намерение отличить меня, а не сделать смешным, – а по мне, хоть в камер-пажи, только б не заставляли меня учиться французским вокабулам и арифметике» [87] .
Благодарить за пожалование Пушкин демонстративно не стал. 17 января 1834 г. Пушкин сделал в дневнике помету о встрече с царем на балу у Бобринских: «Гос. [ударь] мне о моем камер-юнкерстве не говорил, а я не благодарил его» [88] . При дворе такое поведение сочли верхом неприличия. Придворный этикет был нарушен. 8 апреля 1834 г. А. С. Пушкин представлялся императрице Александре Федоровне. По свидетельству камер-фурьерского журнала отмечен прием в Золотой гостиной (после пожара в Малахитовом зале), где среди представлявшихся лиц через обер-камерге-ра графа Литту по случаю производства в чины, звания и другим случаям девятнадцатым чиновником по списку значится: «Камер-юнкер Пушкин благод[арит] за пож[алование] в сие звание» [89] .
Однако на деле это представление прошло далеко не гладко. 8 апреля 1834 г. А. С. Пушкин записал в дневнике: «Представлялся. Ждали царицу часа три. Нас было человек 20. Брат Паскевича, Шереметев (В. А. Шереметев, орловский предводитель дворянства. – Л. В.), Волховский, два Корфа, Вольховский – и другие. Царица подошла ко мне, смеясь: "Нет, это беспримерно! Я себе голову ломала, думая, какой Пушкин будет мне представлен. Оказывается, что это вы… Как поживает ваша жена? Ее тетка (Е. И. Загряжская. – А. В.) в нетерпении увидеть ее в добром здравии, – дитя ее сердца, ее приемную дочь"… и перевернулась. Я ужасно люблю царицу, несмотря на то, что ей уже 35 лет и даже 36 (в подлиннике – на франц. яз. – А. В.)» [90] . Судя по всему, императрица стремительно отошла от А. С. Пушкина, не дождавшись слов благодарности, а реплика поэта в отношении Александры Федоровны – явный эвфемизм, который можно понимать двояко, в том числе и как издевку. Впрочем, по ряду свидетельств, в том числе и П. В. Нащокина, Александра Федоровна действительно нравилась Пушкину. На поздравление великого князя Михаила по случаю пожалования в камер-юнкеры Пушкин отвечал, что «.. до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили». Вероятно, осведомленный о реакции Пушкина, Николай I счел нужным обратиться к княгине Вере Вяземской со словами, которые предназначались для передачи поэту: «Я надеюсь, что Пушкин принял в хорошую сторону свое назначение» [91] .
Но, по словам Льва Сергеевича Пушкина, поэт был взбешен. Отставной штаб-ротмистр А. Н. Вульф, сосед Пушкина по Михайловскому, записал в дневнике 19 февраля 1834 г.: «.. Поэта я нашел… сильно негодующим на царя за то, что он одел его в мундир, его, написавшего теперь повествование о бунте Пугачева… Он говорит, что он возвращается к оппозиции» [92] . Тем не менее 28 февраля Пушкин с супругой присутствовал на придворном балу в Зимнем в связи с Масленицей. 4 марта А. С. Пушкин снова возил Наталью Николаевну в Зимний.
В принципе, пожалование камер-юнкером не могло быть слишком большой неожиданностью для Пушкина. Этот вопрос давно обсуждался в кругу его близких друзей. Еще в мае 1830 г. дочь М. И. Кутузова Элиза Хитрово, пользовавшаяся влиянием при дворе, хлопотала о придворном чине для Пушкина, что обеспечило бы его более прочное положение в обществе. Тогда А. С. Пушкин вежливо поблагодарил Элизу за заботу. «С вашей стороны, – писал он Хитрово, – очень любезно, сударыня, принимать участие в моем положении по отношению к хозяину. Но какое же место, по-вашему, я могу занять при нем? Не вижу ни одного подходящего… Быть камер-юнкером мне уже не по возрасту, да и что я бы стал делать при дворе?» [93] В марте 1834 г. Александр Сергеевич объяснил П. В. Нащокину: «…Конечно, сделав меня камер-юнкером, государь думал о моем чине, а не о моих летах – и верно не думал уж меня кольнуть» [94] . Но дело явно было не в возрасте. Среди камер-юнкеров Николая I шестьдесят девять лиц были моложе, зато двадцать три – старше Пушкина [95] . Вряд ли справедливо предположение, что поэт не пожелал воспользоваться покровительством А. X. Бенкендорфа, чтобы получить звание камергера, Николай I без видимых причин не пошел бы на нарушение субординации.