Будни отважных
Шрифт:
Когда вспыхнула революция, Долгополову было около пятидесяти. До этого он всю жизнь гнул спину на коннозаводчиков, бился в нужде.
...В тот день, когда в Платовской стало известно о провозглашении Советской власти, на площади собрались станичники. Пришел и Долгополов. Станичники стояли группами, курили самокрутки, взволнованно переговаривались. А над управой хлопал на ветру царский флаг.
Федор Арсентьевич принес откуда-то лестницу, поставил ее к стене, не спеша забрался на крышу и решительным жестом сорвал трехцветное полотнище.
Казаки смотрели, задрав головы, и молчали. Долгополов подошел к краю крыши, скомкал царский флаг и швырнул вниз, под ноги толпе. Рядом с Долгополовым возникла фигура Михаила Лобикова, начальника почты, того самого, который задолго до этого дня стал рассказывать станичникам о Ленине. Лобиков вытащил из-за пазухи большой кусок красной ткани, достал из кармана гвозди и молоток. И вдвоем, на глазах всей станицы, они приколотили к упругому древку алый стяг революции.
...Через несколько дней на общей сходке выбирали революционный комитет. И снова Долгополов вышел вперед, сорвал вывеску станичной управы и, неровными буквами написав на доске непривычное еще слово «Ревком», приколотил ее у входа в станичный Совет.
В Платовской установилась Советская власть, был сформирован партизанский отряд, который смог бы при необходимости встать на ее защиту. Для поддержания внутреннего порядка было решено выбрать милицию. Федора Арсеньевича Долгополова назначили старшим. Председатель ревкома Дмитрий Петрович Сорокин вручил ему наган и шашку, которой раньше позванивал урядник.
— Бери, Арсентьевич, и носи с честью.
В те тревожные годы милиции часто приходилось вступать в открытые схватки с бандитами, среди белого дня нападавшими на степные хутора, на проезжих. Приходилось брать приступом самогонщиков, которые отстреливались из винтовок и наганов. Станица походила на военный лагерь. У калиток — оседланные кони. И молодые, и старые ходили с винтовками за плечами. И, случалось, подвыпивший казачок с обнаженным клинком или винтовкой лез через плетень сводить счеты к соседу.
Звали милицию. Долгополов спешил на место происшествия.
Как-то по улицам Платовской провели шестерых белых офицеров. Разведка партизанского отряда захватила их в соседнем конезаводе. Пленных допросили, заперли в сарае. Председатель ревкома поручил милиции их охрану. На пост стали три милиционера — половина всего личного состава. Это могло показаться излишней предосторожностью, но Долгополов понимал, что его люди еще слабо подготовлены, а враг хитер.
И не ошибся. Как только наступила ночь и станица затихла, на улицах появились офицеры, скрывшиеся от партизанской разведки на конезаводе. Они шли на выручку своим. Вел их станичник по фамилии Мокрицкий. Беляки напали на часовых, связали и увезли с собой. Но случилось так, что один из милиционеров, притаившись за дверью сарая, остался незамеченным. Как только стих топот лошадей, он кинулся к колокольне, и над спящей станицей поплыл тревожный голос набата.
В ревкоме в ту ночь никто не спал. Только что созданный партизанский отряд станицы Платовской выступил в свой первый поход — отбивать увезенных станичников. Белые не выдержали натиска, отступили. Милиционеров нашли связанными в конюшне.
Нечего и говорить, что первый бой, пусть даже недолгий и легкий, дал почувствовать станичникам, что они — сила. Каждый понял: попади он в беду, можно рассчитывать на помощь товарищей.
...Однажды в ревком поступили сведения, что к Платовской подходит казачий генерал Гнилорыбов. У него пятьсот сабель и четыре полевых орудия, в отряде — кадровые офицеры, юнкера и верные Временному правительству казаки.
— Что будем делать, станичники? — спросил Сорокин.
— Встречать генерала на Маныче! Пусть назад повертает!
— Согласен, — ответил Сорокин. — Бой ему надо дать, но у него орудия, а у нас одна винтовка на троих да два пулемета всего. Вот что, хлопцы: будем держать белых, сколько сможем, а в Царицын пошлем нарочных просить помощи у Красной Гвардии. Не откажут.
Когда поднятый по тревоге партизанский отряд станицы Платовской выступил на Маныч, в другую сторону помчались, пригнувшись к седлам, два всадника — сын начальника милиции Аркадий Долгополов и его товарищ Иван Яхно. Путь их лежал в красный Царицын — волжскую крепость революции. А тем временем Долгополов собрал милиционеров и сказал:
— Мы теперь должны держать ухо востро. Кроме нас, защищать станицу некому. Казаки уходят навстречу врагу.
Платовские партизаны окопались у моста через Маныч. На бродах поставили пулеметы. На рассвете показался противник — сначала небольшой разъезд, а затем и основные силы. Вскоре на высотку выкатили пушки, и вокруг окопавшихся станичников взметнулись столбы земли.
Но беда пришла с другой стороны. Часть отряда подло изменила и перешла на сторону врага, и белые, минуя мост, без боя вошли в станицу.
К станичному Совету подъехал генерал Гнилорыбов, распорядился:
— Собрать на сход всех до единого!..
Кто шел добровольно, а кого и под конвоем вели. Схватили и Долгополова. Тут же стояли женщины, старики и подростки, оставшиеся в станице. Гнилорыбов с крыльца крикнул в толпу:
— Кто повесил флаг?!
Платовцы молчали.
— Кто, я вас спрашиваю?!
И опять недружелюбное молчание. К генералу подошел сухопарый офицер и что-то сказал на ухо. Генерал кивнул. Офицер повернулся к толпе:
— А ну, где тут начальник почты? Выходи!
Станичники против воли обернулись к Михаилу Лобикову. Лобиков твердым шагом вышел на площадь.
— И ты, борода, выходи, — поманил офицер Долгополова.
...Они стали рядом: начальник почты, молодой еще, в форменной тужурке, и кряжистый Долгополов в ватном вылинявшем полупальто.
— Ваших рук дело? — сквозь зубы спросил Гнилорыбов, показывая на крышу Совета, над которой полоскался кумачовый флаг. Сами повесили — сами и снимите, сукины дети! Я покажу флаги!.. А ну, кому говорю?!
Долгополова толкнули прикладом к лестнице. Секунду он колебался, затем медленно полез вверх. Осторожно снял красное полотнище с древка, на вытянутых руках поднял его к небу и громко крикнул:
— Вся власть Советам!
Люди замерли. Один из казаков вскинул было винтовку, но Гнилорыбов остановил его, зловеще произнес:
— Нет, он умрет другой смертью.
А Долгополов стоял на самом гребне крыши, на виду у всей станицы. Красное знамя, словно живое, билось в его ладонях. Потом он поднес его к губам, поцеловал и не спеша спустился вниз.