Будни войны
Шрифт:
— Обилие техники имеешь в виду?
— И ее… Хотя она, пожалуй, вовсе не главное… Если память не изменяет, в русско-японскую войну наши потери в живой силе составили несколько сот тысяч человек…
— Вот именно — человек!А ты: «…в живой силе», — искренне возмутился капитан Исаев.
— Не цепляйся за неудачное выражение, — отмахнулся от него Павел Петрович. — В первой мировой войне наши потери в людях были вроде бы, уже около полутора миллионов… Интересно, а сколько человеческих жизней эта война унесла уже сейчас? За эти почти два месяца?.. На сколько
Действительно, на сколько или во сколько раз?
И оба надолго замолчали, каждый думая о своем, по-своему и в то же время об одном и примерно одинаково. Да, в этой войне техники участвует во много раз больше, чем во всех прошлых, взятых вместе. Причем много и вовсе новой появилось: быстрые самолеты самого различного назначения, танки, вовсе не похожие на те неуклюжие и плохо маневренные коробки, что двадцать лет назад на всех нагоняли панический страх, крупнокалиберные пулеметы, автоматические и полуавтоматические пушки, минометы, автоматы… Однако, как считал капитан Исаев, основное отличие этой войны от всех предыдущих в том, что она убивает не только непосредственно на фронте, в этой войне смерть безжалостно косит людей и за десятки, даже за сотни километров от него. Взять, к примеру, хотя бы эту станцию. Здесь фронта, как такового, еще нет, здесь еще не клокотали бои. Но уже этой ночью солдаты капитана Исаева именно тут предали земле тела двухсот семидесяти четырех человек. Нет, не воинов, которым быть убитыми на войне и сам бог велел; солдат из этого числа было всего шестьдесят два. Большинство погибших — дети и женщины.
И еще в эти минуты капитан Исаев с тупой сердечной болью подумал о том, что в конце войны наши общие потери в людях будут обязательно больше, чем у фашистов. Прежде всего за счет того, что для гитлеровцев безразлично, кого убивать. Солдата, старика, женщину или ребенка. Ему лишь бы убивать. Или мало известно примеров, подтверждающих это?
А мы никогда, вот так просто, не будем расстреливать или давить танками стариков, женщин и детей. В этом он, капитан Исаев, готов дать самую страшную клятву.
Второе, что тоже будет обязательно способствовать увеличению наших потерь в людях, нам — только Красной Армии! — придется освобождать от фашистского ига почти все народы Европы.
Не будем забывать и того, что по очень многим нашим городам, селам и деревням война, как минимум, дважды прокатится. И во время нашего отступления, и потом, когда на Берлин пойдем.
Да и воевать фашисты пока умеют лучше нас…
Но высказывать вслух эти крамольные мысли никак нельзя: если энгебешники ухватятся хотя бы за одну из них, считай, что ты отвоевался, как говорится, сгорел и дыма нету, что остатки дней своих тебе придется скоротать в тундре или дремучей тайге и за несколькими рядами колючей проволоки.
Капитан Исаев и старший лейтенант Загоскин прекрасно понимали это. Потому, хотя полностью вроде бы и верили друг другу, об этих своих мыслях вслух и словом не обмолвились.
А день опять выдался солнечный, теплый. По голубому небу неторопливо плыли белые, будто бы лениво клубящиеся облака, а между, под и над ними, почти непрестанно ревели моторами десятки самолетов. И за весь длинный летний день лишь два советских тупорылых истребителя. Все прочие — фашистские.
С рассветом заговорила и артиллерия. Наша и гитлеровцев. Басовито и — с нашей стороны — несколько истерично. Значит, приказ об очередном отступлении опять уже довели до пушкарей…
Действительно, к ночи, когда солнце, насмотревшись на мерзости войны, с облегчением опустилось за горизонт, наши пушки били уже с позиций, которые находились где-то позади батальона капитана Исаева. А вот здесь, если не считать фашистского самолета-разведчика, повисевшего над станционными путями несколько минут, гитлеровцы о себе ничем больше не напоминали. И капитан Исаев понял, что железная дорога пока им не нужна, что пока они прекрасно обходятся шоссейными и прочими. Поняв это, приказал всем ротам батальона собраться на восточной окраине станции. Проверил, все ли здесь, не оставили ли кого спать в тишине под кусточком, и лишь потом отрывисто бросил, глядя на старшего лейтенанта Загоскина:
— Давай!
Тот немедленно над головой поднял правую руку и считанные секунды постоял так. Потом резко опустил ее, и тотчас два взрыва, почти слившихся воедино, вздыбили землю и рельсы там, где были западные входные стрелки. А еще через секунды, едва осело земляное крошево, поднятое взрывами, черный косматый дым выплеснулся, казалось, из вагонов-теплушек, громоздившихся там же, а вслед за ним моментально народилось и ослепительно-яркое прожорливое пламя, с жадностью набросившееся на все, что могло гореть. В том числе и на гардероб, к задней стенке которого кнопками была приколота записка: «Вора из-под земли достану!»
Убедившись, что полыхает знатно, капитан Исаев закинул свой автомат за спину и зашагал в лес, до которого оставались считанные метры. С этого момента и начался очередной отход, как говорилось в сводках Совинформбюро, «на заранее подготовленные позиции».
Отступали, отступали на эти самые «заранее подготовленные», и вдруг в ночь на 28 августа батальон капитана Исаева прошел пустынными улицами будто вымершего Таллинна и по сходням, показавшимся шаткими, зыбкими, поднялся на палубу транспорта «Красный Дагестан».
— Значит, уходим и из Таллинна, значит, и его оставляем фашистам, — все же надеясь, что его поправят, высказал свою догадку солдат Карпов, прозванный Трижды Рыба.
Его будто не услышали.
Пока батальон ждал очереди на погрузку, пока цепочкой брел по сходням на транспорт, старший лейтенант Загоскин уже успел побывать в рубке транспорта и радостно сказал капитану Исаеву, едва тот поднялся на палубу:
— С местным начальством есть полная договоренность, так что веди наших людей на корму транспорта.
— Будто не все равно куда, — в ответ буркнул тот.
— Не скажи, дружок, не скажи! — И старший лейтенант Загоскин зашептал в ухо капитана Исаева, глазами словно разыскивая кого-то: — Идем мы в Кронштадт. Очень опасный переход предстоит. Фашистские самолеты, подводные лодки и торпедные катера во время него будут обязательно охотиться на нас. Непременно!.. Самоё же страшное — Финский залив заминирован, на всех трех этажах заминирован!
— Последнее как понять прикажешь?