Будни войны
Шрифт:
— Шагай сюда, комбат. Твое место здесь, где воздух все же посвежее.
Комбат — и стало тюремной кличкой бывшего майора Дмитрия Исаева. Как считали многие, на годы стало.
Тюрьма… Для подавляющего большинства людей она что-то страшное, позорящее, пятнающее если и не на всю жизнь, то уж на годы — непременно. Теперь она, тюрьма, на какое-то время (если верить приговору, на семь долгущих лет) стала своеобразным домом и для него, заключенного Дмитрия Исаева. Он внешне смирился с этим. Или о побеге мечтать ему прикажете?
На четвертый день после прибытия сюда его для беседы вызвал оперативный уполномоченный — лейтенант с усталыми и грустными глазами, с лицом, исполосованным многими морщинами; был
Полистав его дело, оперативный уполномоченный невероятно грубым голосом и обращаясь на «ты» осведомился, имеет ли он, заключенный Исаев, претензии к органам, если да, то за что конкретно. Потом придирчиво, подробно расспросил обо всей жизни, еще раз прочитал обвинительное заключение и неожиданно не сказал, а почти прорычал:
— Мне не дано права пересматривать приговоры, мое дело в режиме, соответствующем приговору, держать тебя, следить, чтобы ты не убежал, пока тебя отсюда не вытурят или вперед ногами не вытащат… Между прочим, у нас и этапы бывают. Это когда мы заключенных в исправительные колонии отправляем… Если воспылаешь желанием, тебя мы в первый же определим.
Идти в колонне арестантов, большая половина которых дезертиры и всяческие пособники фашистов? Идти среди этой сволочи по улицам города, чтобы честные люди на тебя с презрением косились?!
И он почти прокричал, отвечая своим мыслям:
— По мне лучше все семь лет за самыми глухими тюремными стенами просидеть!
Оперативный уполномоченный, похоже, понял его душевное состояние; глаза у него подобрели, и он очень даже спокойно сказал после небольшой паузы:
— Зачем же на столь долгий срок настраиваться?.. Счастье, оно, может, уже и вовсе рядом колесит…
Прошло еще несколько дней, и Дмитрий Исаев понял, что в камере три главные группировки: бульбаши и прочие в недавнем прошлом явные и тайные пособники фашистов (самая многочисленная), «бытовики» — вчерашние военнослужащие и просто оступившиеся гражданские лица, и, наконец, самая малочисленная — уголовники-рецидивисты. Последние две группировки друг друга не задирали, а если вдруг возникал конфликт с «перевертышами» (так они между собой звали тех, кто входил в первую группу) — на время его становились как бы единым целым.
Стычки между группировками возникали довольно часто. Их почти всегда порождали продуктовые передачи. Ну, откуда, от кого мог получить желанную передачу, к примеру, тот же Дмитрий Исаев? Только от Катерины Михайловны.
Ни за какие земные и небесные блага он не поставит ее в известность о своей беде!..
А у других «бытовиков» вообще никого знакомого нет в этих краях.
Зато «перевертышам» их сродственники жратву мешками перли. И были в тех пузатых чувалах сало, творожные сыры, домашняя колбаса, караваи хлеба и сухари, сухари. Эти — исключительно на случай этапа. В день, случалось, двое и даже больше «перевертышей» получали подобные мешки со съестным. И, жадно чавкая, скопом пожирали это богатство, а потом курили блаженно, самоотрешенно. Не табачную пыльцу, смешавшуюся с самым обыкновенным мусором, который есть в любом кармане одежды, а ядреный самосад, по крепости своей превосходящий турецкие табаки.
А «бытовикам» оставалось лишь завидовать чужому счастью или, смирив гордость, упрятав ее подальше, с подобострастной улыбочкой выпрашивать окурок или корочку хлебца, обломок сухаря, униженно выпрашивать у того, кого сам люто ненавидел и кто тем же платил тебе.
Но гордость большинству не позволяла унижаться до попрошайничества. И случалось, не выдержав пытки салом или табаком, при каждой затяжке продирающим до печенок-селезенок, растаскивали на крохи очередную чужую передачу. Вот тогда осатанело, свирепо стадо «перевертышей» скопом бросалось на спасение своего добра, готовое не только отобрать, непременно вернуть себе то, что к тому времени еще не исчезло в голодных желудках, но и жесточайше, до полусмерти избить того, кто осмелился покуситься на их собственность.
А разве могли «бытовики» не вступиться за своего, ошалевшего с тюремной голодухи? Потому в камере и бушевала кровавая драка. До тех пор она бушевала, пока дежурный надзиратель не оповещал, грозно постучав большими ключами о железо двери, что еще минута безобразия — и он подаст по тюрьме сигнал общей тревоги.
Почти сразу понял заключенный Дмитрий Исаев и то, что тюремные надзиратели — вчерашние партизаны — неизменно будут держать сторону их, «бытовиков».
Бывший майор Исаев в тех драках не участвовал. Враждующие стороны считали, что он сам себя определил в резерв, что он обязательно вступит в драку в самый критический ее момент. Ни те, ни другие не знали, что в душе он очень переживал свой срыв в момент появления в камере, что мысленно он дал себе слово и здесь, среди заключенных, стараться неизменно оставаться человеком.
Чем заняться осужденным, если их удел пока лишь сидеть бездельниками в камере и глядеть друг на друга или на стены, давящие своей удручающе-мрачной окраской? Нагляделись уже досыта! В шашки и шахматы, которые сами слепили из мякиша хлебных паек, тоже наигрались до отвращения. Нашелся умелец, изготовивший игральные карты. Однако они не прижились. Потому, что за карточную игру могли ив карцер посадить. Но старый уголовник, практически знакомый с тюрьмами многих городов, причину провала этой затеи определил так:
— К сожалению, здесь контингент оказался самой низкой пробы…
Вот и сидели осужденные на полу, если не дремали, то, разбившись на пары или группы, вели разговоры. О самом разном. Но чаще всего кто-нибудь из тех, кто был пограмотнее, пересказывал прочитанную когда-то книгу, дополняя ее содержание такими подробностями и уточнениями, что автору до них век не додуматься.
Случалось, и Дмитрий Исаев оказывался в группе слушателей подобной побасенки. Но значительно чаще его втягивали в разговор. Тот разговор неизменно начинали представитель уголовников или самый грамотный из «перевертышей», их своеобразный идейный вдохновитель — инженер по образованию, осужденный на пятнадцать лет за пособничество фашистам. Представитель уголовников в разговоре упор неизменно делал на то, что бывшему майору сейчас отрезаны все пути к нормальной жизни, что сейчас ему ярко светит только дальняя дорога — этапом в Сибирь родимую или и вовсе к черту на кулички. А там урки в преогромной силе; если говорить честно, там они главная опора энкаведешников против контриков разных. Спрашивается, что из этого вытекает само собой? Только одно: фактически они, урки, в глубине матушки-России лагерями правят. Вот, взвесив все это, не лучше ли, Комбат, не выгоднее ли для тебя во всех отношениях уже сегодня к нам, уркаганам, примкнуть, у нас и вместе с нами искать свое новое счастье? Чтобы потом кровавые сопли на кулак не наматывать…
До споров с уголовниками не снисходил. Только, когда они начинали надоедать, недобро усмехался. Или пристально разглядывал свои мосластые кулаки.
А вот с представителем «перевертышей» справиться было значительно труднее, подчас даже невозможно. Уже не счесть, сколько раз заключенный Дмитрий Исаев пожалел, что в политику вникал лишь в объёме Краткого курса истории партии. Инженеришка разговор свой всегда начинал в присутствии кого-нибудь из молодых парней-дезертиров, которые родились и росли фактически в Западной Белоруссии и воспитывались по законам панской Польши; эти парни обо всем советском имели менее чем приблизительное понятие, они, можно сказать, ничего не знали о нашей довоенной жизни.