Шрифт:
* * *
– Главное в нашей профессии, – Эд Паркинс взмахнул в воздухе пластмассовой косточкой синтетического цыпленка, – это чувство самоуважения!
– Точно, – вяло согласился Бесс, с тоской глядевший в засиженное мухами окно третьесортного отеля, давшего им приют.
– Вот мы с тобой, – продолжал разглагольствовать Паркинс, – мы никогда не опускались до вульгарного грабежа, до унижающей истинного артиста карманной кражи. Я правильно говорю?
Бесс молча кивнул.
– Вот, – Паркинс запил цыпленка глотком водопроводной воды, – поэтому, пребывание в этом жалком городишке,
– Жалкая личность, – поддакнул Бесс.
– Ты ошибаешься. Он не личность! Он просто не может быть личностью! Личность никогда не опуститься до такой низости. Он всего-навсего ростовщик. Давать деньги под грабительский процент вдовам и сиротам, обирать джентльменов, временно севших на мель из-за того, что они не признают кодексы и законы, сковывающие привольное течение реки жизни!!!
– Зато он стоит восемьдесят миллионов кредиток, – вздохнул Бесс.
– Мой бедный друг! Лишения пагубно сказываются на тебе. Хотя, ты прав. Сочетание восьмидесяти миллионов кредиток и Сэма Шарксона абсолютно неприемлемо. Наш долг – их разлучить. Вот только как это сделать?
В глазах Бесса вспыхнул охотничий огонек.
– Вечера Шарксон проводит в игорном доме «Пути мечты», – значительно произнес он.
– Да? Это интересно. Особенно, если учесть побочные эффекты твоей премьеры в Лас-Вегасе. Ну почему, мой друг, ты всегда идешь путем порока?
Бесс с недоумением уставился на приятеля.
– Почему ты не веришь в христианскую добродетель и в ее сестер – деловую честность и буржуазную законность? – продолжал Паркинс. – Ведь осталось же в грязной душе Шарксона то великое и неизменное начало, которое заложил в нее Творец наш? Не благороднее ли попытаться найти эту чистую основу, помочь забить роднику нежности и любви? Кстати, друг мой, как ты относишься к религии?
– Видишь ли, Эд, – осторожно начал Бесс, – пытаясь сообразить куда клонит приятель, – в свое время соседка заманила меня в церковь, соврав, что там бесплатно раздают тело и кровь Христову. Помню, как потрясла меня надпись над церковной дверью: «Врата в рай». Увы, на дверях висел жалкий клочок бумаги: «Ремонт. Объезд слева». С тех пор, столкнувшись с религией я всегда думаю об этой лазейке слева, которая ведет в рай тех, кто знает о ее существовании.
– Ты, как всегда, прав, – Паркинс кивнул с видом апостола, нашедшего отклик в темной душе закоренелого язычника. – Христианская добродетель всегда найдет дорогу. Вытолкни ее в дверь, она влезет в окно. Нет нашей вины и в том, что плоды, произрастающие на древе добродетели, часто неотличимы от плодов, которые мы привыкли рвать с ветвей древа порока. Разойдемся же, сын мой, по своим дорогам. Скорее всего, они пересекутся ибо пути эти ведут не в Рим, а к миллионам Сэма Шарксона.
Ступеньки игорного дома «Пути мечты» были сделаны из настоящего гранита. Бесс понял это, пересчитав их все до единой своими ребрами. Оттолкнувшись, от последней ступеньки, он уткнулся носом в хорошо знакомые ему ботинки. Бесс поднял глаза. Черную сутану, застегнутую до подбородка, венчала широкополая шляпа, из-под которой смотрело на свет божий умиротворенное лицо Паркинса.
– Надеешься взять патент на новый способ передвижения? – осведомился Эд.
– Видишь ли, – Бесс тщетно пытался придать своему голосу интонации снисходительной твердости, – Сэм Шарксон не снисходит до карточного стола, а его телохранители не захотели соглашаться с тем, что ко мне постоянно приходит больше козырей, чем к ним всем вместе взятым.
– Значит, Шарксон здесь? – Эд пропустил мимо ушей признание компаньона в провале взятой им на себя миссии.
– Сидит в салуне у окна. Это самое дешевое место. Сэм Шарксон до безобразия экономен. Боюсь только, что у него сегодня слишком воинственное настроение для бесед о добродетели.
– Ну что ж, спасибо за информацию. Прими благословение божье, сын мой, – и, сунув под нос оторопевшему Бессу тщательно сдобренную благовониями руку, Эд Паркинс степенно направился к входу в игорный дом.
– Вы позволите, мистер Шарксон?
Стол ростовщика стоял так близко к окну, что Бесс, притаившийся в кустах, слышал каждое слово.
– Прошу… Но мы, кажется, не знакомы?
Заскрипел стул, видимо Паркинс устраивался за столиком основательно.
– Ах, мистер Шарксон, – в голосе Эда Бесс уловил скрытую иронию. – Деловые люди часто не замечают скромных служителей церкви, отдающих все силы на поприще добродетели…
Шарксон коротко хохотнул:
– Просто слуги божьи зачастую сторонятся деловых людей. Но я вас понимаю – делиться урожаем с поля, щедро унавоженного добродетелью, никому не захочется. Не обижайтесь, святой отец, не обижайтесь! Сам я истинный христианин и примерный прихожанин. Просто меня всегда восхищало умение дщери Христовой успешно совмещать то, что священное писание полагало несоединимым!
– Что вы имеете в виду? – Паркинс явно не считал себя специалистом в области богословия.
– Ну как же. «Всякому свой черед и время всякому под небесами. Время собирать камни и время разбрасывать камни»… Кажется так? А вы, святой отец, щедро разбрасывая камни божественных истин, в тоже время успешно собираете вполне реальные камни материальных благ. Да и положение у вас полегче, чем у нас, бизнесменов.
– Разве? – Паркинс выглядел святой наивностью.
– О, господи! Подоходных налогов вы не платите, отчетны только перед господом богом, а с ним с глазу на глаз договориться не сложно. Да и территориальных границ у вас нет. А возьмите меня. Я зажат в этом жалком городишке. Стоит выбраться за его пределы, и кредитка прибыли влечет пять кредиток убытка. Ведь везде есть свои Шарксоны. Так вот и существую… И силы есть, да крылья не расправить. Где уж мне до вас, – в голосе ростовщика звучала нескрываемая зависть.
– И все же вы заблуждаетесь…
– Блажен заблудший, ибо он помогает остальным идти верным путем!
– Но мы не отвергаем и заблудших, ибо «бог не желает погубить душу и помышляет, как бы не отвергнуть от себя и отвергнутого». Святая церковь с радостью принимает в свое лоно всех желающих трудиться во славу божью, – многозначительно произнес Эд. – Нам нужны функционеры.
– Что вы имеете в виду? – ростовщик уловил, что беседа пересекла границу, отделяющую невинную болтовню от делового разговора.