Будьте осторожней с комплиментами

Макколл Смит Александер

Она вздохнула. Моральная беспристрастность — редкое качество, но это уже другой вопрос, и он часто не давал Изабелле покоя. Моральная беспристрастность предполагает, что нужно одинаково обращаться и с друзьями, и с незнакомцами. Допустим, вы стоите перед горящим зданием. В двух соседних окнах появляются два человека, и они просят о помощи. Один из них твой друг, другой — незнакомец. У вас хватит времени, чтобы забраться по приставной лестнице и спасти лишь одного. Некоторые скажут, что оба имеют равные права на вас и что вам следует подбросить монетку, чтобы решить, кого спасать. Но кто из нас так поступит? — спросила себя Изабелла.

Однако вернемся

к убийству, решила Изабелла, которое она начала обсуждать со своей подругой. Она мысленным взором увидела страницу с оглавлением специального выпуска «Прикладной этики», которое она назовет «Хорошее убийство». Она попросит профессора Джона Харриса написать статью для этого номера, потому что у него очень живой слог. К тому же он однажды назвал главу в одной из своих книг «Убийство как проявление заботы». Эта глава была вовсе не такой вызывающей, как ее название. Джон был добрым человеком и очень тонким философом и рассуждал об убийстве из милосердия, которое совершают именно потому, что не хотят, чтобы другой страдал. Признать это означало не столько простить, сколько разобраться, почему люди это делают. Изабелла любила Джона, которого очень хорошо знала, и в прошлом не раз с удовольствием вступала с ним в дебаты. Если бы это он показался в окне горящего здания, она была бы весьма склонна спасти именно его. Но сделал ли бы сторонник моральной беспристрастности — гипотетический сторонник, а не Джон — то же самое и спас бы ее? Несомненно, он бы выбрал наугад, возможно, подбросил бы монетку, а это означало бы, что он мог бы спасти незнакомца. Но он, конечно, извинялся бы и кричал снизу: «Изабелла, я был бы счастлив спасти тебя, а не незнакомца, но вы оба в беде, и я не должен предпочесть тебя просто потому, что мы знакомы. Мне очень жаль».

Во время первого отделения концерта, когда хор пел «Реквием» Форе, мысли Изабеллы блуждали. Джейми должен был играть только после антракта, и она представляла его в большом артистическом фойе за сценой. Он часто читал перед выступлением, чтобы отвлечься, — читал что-нибудь не связанное с музыкой. Она воображала, как он сидит там с книгой, купленной в маленьком книжном магазине на углу Бакклех-Плейс, — мемуары охотника на тигров. Она бросила на него косой взгляд, когда он достал эту книгу, но он объяснил: «Все они — людоеды. Он охотился только на этих тигров. Он странствовал по деревням на севере Индии в двадцатые — тридцатые годы и стрелял в тигров-людоедов, терроризировавших деревенских жителей». Но Изабеллу все равно удивляло, что Джейми читает такую книгу. Ни одна женщина не стала бы читать такое. И тут ей в голову пришла мысль: «Он же не женщина».

Когда Николас Вуд, которого Изабелла немного знала, начал исполнять «Pie Jesu», Изабелла снова обратилась мыслями к музыке. «Dona eis requiem» — «дай им покой». Это не была законченная музыка, с тщательно разработанной мелодией, а скорее колыбельная, а именно это, подумала она, и есть реквием. Если кого-то забирают на небо, то именно музыка Форе должна бы его сопровождать. И снова ей вспомнилась смерть Мак-Иннеса, смерть от воды. Если это было самоубийство, то приветствовал ли он эту смерть, отказавшись от естественной борьбы тела за жизнь, жаждал ли того, что ждало его впереди? «Дай им покой, вечный покой». Это такие добрые слова, несмотря на их окончательность, и музыка, сопровождающая их, как в этом реквиеме, должна быть кроткой.

Добрались до «In paradisum». Вопросы и ответы органа создавали гобелен из звуков, оказывавших почти гипнотическое воздействие, осторожно сплетаясь вокруг

слов. Но Изабеллу занимали именно слова: «Да приведут тебя ангелы в рай, / Да примут тебя мученики, / И да проводят они тебя в священный город Иерусалим». Тут не было утешения по поводу смерти; но даже если кто-то не верил в рай или в ангелов, то эта музыка могла на несколько возвышенных мгновений подтолкнуть его к вере.

Последние ноты замерли, и раздались аплодисменты. Начался антракт, и Изабелла немного посидела на месте, поджидая, пока слушатели потянулись из зала. Какая-то женщина, сидевшая с ней рядом, встретилась с Изабеллой взглядом и сказала:

— Возвышенно.

Изабелла кивнула:

— Да, действительно. Да.

Когда поток устремившихся в бар иссяк, она встала со своего места и спустилась вниз. В фойе распахнули широкие двойные двери на улицу, чтобы впустить немного холодного ночного воздуха. У Изабеллы по непонятной причине всегда болели ноги на концертах, возможно, из-за жары или из-за того, что приходилось длительное время сидеть неподвижно. Как бы то ни было, ей всегда хотелось скинуть туфли — или чтобы повеяло холодным воздухом на лодыжки, вот как сейчас.

Она остановилась в фойе у самой двери, наблюдая, как мимо проезжает транспорт. По тротуару прошла маленькая компания студентов, увлеченных серьезным разговором, и один из них, в очках, с бородкой, что-то с жаром рассказывал. Вероятно, он сказал что-то смешное, так как его друзья разразились смехом.

Потом мимо прошел бедный человек. Она знала, что он был беден, потому что он постоянно продавал журнал, который продают на улицах бездомные. Время от времени Изабелла покупала у него экземпляр этого журнала — не потому, что там было что-то интересное для нее, но чтобы поддержать этого человека.

— Лазарь, — пробормотала она.

Она случайно произнесла это слово вслух и замерла на месте. Услышал ли он? Если услышал, то, конечно, удивится, с чего это она назвала его Лазарем.

Он услышал. Остановившись, он пристально смотрел на Изабеллу, отделенную от него лишь низенькой каменной стеной, между двориком театра и мостовой, на которой стоял этот человек.

— Лазарь? — повторил он хриплым, гнусавым голосом. — Я не Лазарь.

Изабелла смутилась.

— Простите, — сказала она. — Я думала вслух.

Мужчина нахмурился.

— Я не он, — повторил он. — Я не Лазарь.

— Конечно нет.

Он выругался себе под нос, довольно внятно. Изабелла начала незаметно отступать, но в этом не было необходимости: мужчина повернулся и побрел прочь. Что он обо мне подумал? А я всего-навсего думала о Лазаре в конце произведения Форе: «Et cum Lazaro quondam paupere / Aeternam rabeas requiem» (И вместе с Лазарем, когда-то нищим, / Да обретешь ты вечный покой). Лазарь, когда-то нищий, отнесен был ангелами в рай, как в притче.

Кто-то хлопнул Изабеллу по плечу. Перед ней стояли Питер и Сьюзи Стивенсоны. Сьюзи держала в руках маленький стакан воды со льдом и с кусочком лимона. Она протянула его Изабелле.

— Я подумала, тебе захочется. Изабелла поблагодарила их.

Почему на концертах всегда так жарко?

— Много народа, — объяснил Питер. — И нет кондиционеров. Впрочем, это не так уж и плохо: чем больше кондиционеров, тем жарче в мире. Во всяком случае, в этом нас пытаются убедить зеленые.

Они обсудили Форе и произведения, которые предстояло услышать. Изабелла вполуха слушала разговор, так как все еще думала о неловком случае с бездомным. «Не думай вслух», — пробурчала она себе под нос.